– Мы с вами начнем с самого детства. Я знаю, что вы родились 2 мая 1933 года? Давайте немного о детстве, каковы были условия жизни, время предвоенное, тяжелое…

– Ощущали это, конечно, больше мои родители, потому что для нас это было детство. Самое запоминающееся в это время – это покупка хлеба. Очереди за хлебом занимали ночью или вечером, всю ночь стояли. Жили мы тогда на Монументе Славы.

– Вы родились не в Новосибирске?

– Нет, я родился в городе Камбарка. У города такое, скажем, бразильское звучание, но на самом деле это не так, там был железоделательный завод. Построил его Демидов, и там работал мой прапрапрадед. Демидов купил эти земли у башкирского племени, которое называлось «камбары». И река была – Камбара, это средней величины река, которая впадает в Оку, а дальше в Волгу. Вот с этого и пошло название «Камбарка». Раньше это было село, сейчас – большой город. Там я и родился.

– А переехали вы почему?

– Отца взяли в армию. До этого родители поженились, родился я. Он служил в Монголии.

 Сюда сначала переехали тетушка с мужем. Это двоюродные братья моего отца, они воспитывались под одним домом. Отец со своим братом и три брата. У всех были одинаковые имена: два Александра, два Алексея и один Петр. Все потому что рождались в определенные дни, допустим, Петр родился в Петров день и так далее.

Мой дед был купец, продавал зерно. Потом началась коллективизация и связанные с ней проблемы. И все разъехались. Осталась одна Анна Васильевна, моя бабушка. А он был женат второй раз, и от второго брака у него родились трое детей. Как-то он рубил дрова, поранил ногу. Пошло заражение, и  он умер. И сестра моего отца осталась с двумя малолетними детьми. В это время началось раскулачивание, и всех, кто жил более ли менее прилично, в том числе и ее, погрузили с детьми  в телегу и увезли в тайгу, бросив там. Но она с детьми выбралась. Нашла какую-то хижину, где жила женщина, которая ей помогла. Кое-что у нее было прихвачено с собой, например, серебряная утварь, которой она и смогла расплатиться за еду. Ее малолетние дети умерли, она осталась одна. Потом ее разыскали братья. Вот такая предыстория со стороны отца.

Так вот после армии мой отец побоялся возвращаться в Камбарку и восстановился(?) в Новосибирске, где жила его тетушка. Устроился на работу. Он строитель. Тут мы и остались, потому что вскоре отец приехал за нами и забрал нас с собой. Жили мы около Монумента Славы в хрущевках, которые были построены еще до войны по американскому проекту. Там строился соцгород. На каждые три дома должен был приходиться детский сад. Был построен родильный дом, кинотеатр «Металлист». Отец устроился на «Сибсельмаш», квартир не было, мы жили на подселении (в коммуналке). С семьей Краснояровых. В последствии мы узнали, что он (Краснояров) был крупным политработником, даже встречался с Лениным., а также с многими известными деятелями культуры того времени. В общем, вот такая интересная личность.

– Ведь это были годы репрессий? Кого-то из знакомых вашей семьи репрессировали?

– Да. Каждый вечер к нашему дому подъезжал «Черный ворон», и многих забирали. Отец жил в ожидании, что приедут и за ним. Однажды вечером он стоял на кухне, когда подъехал «Черный ворон». Оттуда вышли два красноармейца и офицер. Я знаю об этом только с рассказов отца. Отец замер, стук в дверь. Спрашивают: «Вы Бочкарев?». А в это время вышла из-за двери мать, и отец говорит: «Нет, вот она Бочкарева». И мать всю жизнь не могла ему этого простить за то, что он ее хотел сдать в КГБ (смеется). В итоге посмотрели документы и сказали, что вышла ошибка. Бочкаревым был мой дед, погибший на подводной лодке «Сик» (?) в 1914 году.  Ну, как-то вот так получилось, что никого не арестовали, но жили жизнь в ожидании этого.

Что в это время было. Самое сложное – это хлеб. Стояли громадные очереди за хлебом. Продавали хлеб в Сибторге, в скверике около кинотеатра «Металлист». Потом стали развозить хлеб по домам. Хлебовозки – это большое счастье, потому что нам больше не нужно было всю ночь стоять в очереди. Мать шла в очередь и меня брала с собой, две булки хлеба нам давали. Если из очереди выйдешь, то тебя туда уже не пустят, поэтому нужно было стоять без перерыва. Милиционер охранял. Очередь была на другой стороне улицы. Запускали всех к утру, когда хлеб привозили. С появлением хлебовозок установили и нормы на хлеб. Детская, по-моему, 300 г, иждивенцу – 500 г, рабочему человеку – 700 г. Для нас, пацанов, это была радость. Хлебовоз приезжал, все мы выбегали, и получали хлеб в мешочках. Перед войной жили бедно, но так жили все. В корпусе, где мы жили, все друг друга знали. Ребятишек было много, детсадов – мало. Во доре у нас жила тетя Паша, дворник, которая утором рано выходила подметать. Родители отправляли нас на улицу к тете Паше. Тетя Паша сама распоряжалась, кому подзатыльник, кому что. Ее все очень любили.

Потом началась война. Я помню этот день 22 июня. В этот год мне надо было идти в школу, поэтому родители поехали на барахолку. Купить валенки, одежду к школе. Они уехали. Хозяева квартиры выставили радиоприемник на подоконник, по которому сообщили, что война началась в 4 часа, она уже шла, уже бомбили. Предупредили, что будет важное сообщение. Собрался народ: женщины, мужчины, подростки, дети. Объявили о начале войны. Женщины зарыдали, было все ясно, припали к своим мужьям. А подростки, которых должны были призвать стояли с боевым настроем: «мы им там покажем». Все погибли, никто не вернулся. Вернулся Беневоленский, он был постарше, Герой Советского Союза. С нашего подъезда еще вернулась Лида Соловьева, она уходила с братом. Но Володя сразу погиб. Он был очень патриотично настроен, ничего не боялся, в письмах домой писал, что голову отдаст за Сталина. Всех мужиков забрали, потом начали приходить похоронки. Но народ в таком тягостном моменте был сплочен, друг другу люди помогали чем могли. Вот мы сажали картошку. Мать носила соседям картошку. Шла война, и  стали эвакуировать людей из разных городов. К нам в Кировский район эвакуировали жителей из Харькова, в основном еврейские семьи. И народ отнесся с пониманием, вы знаете, очень здорово. Они пришли к нам. Краснояровы переселись в одну комнатку, и оставшуюся маленькую комнатку отдали еврейской семье. Почему я это подчеркиваю, потому что по квартирам ходила домоуправ и предупреждала, что завтра вселят семью, никаких документов не было, женщины тут же нашли где-то две железные кровати, стол, чайник вскипятили… И вдруг заходит эта семья: муж, жена, маленький ребенок и глухонемая бабушка. Угостили чаем, встретили, дали одеяла. Они были так растроганы, что эта глухонемая женщина упала на колени перед моей матерью, возведя руки вверх. Родственники сказали: «Тетя Целя благодарит Бога и вас». Она не ожидала, что их так встретят в Сибири. Отношение было очень хорошее, не было никакого разделения по национальным признакам.

Я до сих пор, вспоминая все это, не понимаю, как народ это вынес.

Еда – картошка, больше не было ничего. Мое воспоминание о войне – это драники, картофельные котлеты. Но это было хорошо! У некоторых и этого не было. Картошку мы сажали, где сейчас Монумент Славы и где Оловозавод, где Турбогенераторный завод. Там были одни поля. Потом картошку люди везли домой на тележках по 10-15 километров.  Садили картошку и в Чике, оттуда возили ее на поездах.

– Расскажите про День Победы?

– День Победы я помню. Радиоприемников не было, а были громкоговорители, они назывались «Рекорд», и вот эта тарелка то говорила, то не говорила. День Победы мы отпраздновали 2 мая, когда пал Берлин. Второго мая у меня День рождения, и мы с друзьями поехали в Первомайский скверик, недалеко от улицы Ленина, там уже появились киоски с мороженым (причем больше нигде не продавали, только там). И вот идем по Ленина, это было, наверное, часов одиннадцать местного времени, на почтамте развешивают красное полотнище, где написано «2-го мая 1945 года пал Берлин». Великая Отечественная война закончена для нас. А дальше мы уже ждали, когда объявят.

 Утром 9 мая приемник не работал. Нужно было идти в школу, куда и пошел. Я учился в 73-й школе, которая рядом с садом Кирова. Неподалеку, в скверике, стоят две машины, бочка какая-то, люди ходят. Все кругом ликуют. Когда подошел, то сказали, что война закончилась! Мы с ребятами быстро сели в электричку, тогда она называлась «передача»,  и быстро приехали на площадь Ленина. Там народ радуется, подбрасывает друг друга. Там, в этой ликующей толпе, мы пробыли до самого вечера.

В «Красном факеле» у нас работал родственник (?), поэтому много времени я провел за кулисами этого театра. Так вот ее брат был ранен на фронте, а к 9 мая вышел из госпиталя в Новосибирске. Он был почти ровесник нам, а уже вернувшийся с фронта с орденами и медалями. Повсюду объятия, поцелуи, всеобщее ликование. Это все хорошо описано в фильмах. (…)

– Как после войны жизнь пошла? Легче стало?

– Вы знаете, еще до войны, начиная с 1940-го года, жизнь заметно улучшалась. Если раньше мать пекла пироги из черной муки с картошкой, то летом 40-го появилась и белая мука, и разная начинка. Это даже были не пироги, а шаньги: такая лепешка, а на ней картошка, вкусно до невозможности! И мать всегда зимой покупала на пироги пол-литра топленого масла. И вот она эту шаньгу помажет гусиным пером… До сих пор помню.

Питались картошкой. Наша семья, состоящая из трех человек, за зиму съедала 40 мешков картошки! Пили морковный чай. Для этого морковку мелко нарезали, сушили и заваривали с ней чай. Ориентировались не на вкус, а на цвет, коричневый.

– После войны учиться в школе стало проще? Наверное, появилась возможность спортом заниматься?

– Школы не топили, но мы учились. Были завтраки, иногда детям давали талоны в столовую. Детей поддерживали, родители последний кусок хлеба отдавали детям.

Молодые парни играли в хоккей с мячом.