Интервью со ставшим знаменитым на всю страну во время эстафеты олимпийского огня перед Олимпиадой в Сочи 2014 г. новосибирским долгожителем Александром Александровичем Каптаренко мы записывали еще в начале 2012 г., сразу после его 100-летнего юбилея (он родился 27 января 1912 года в Санкт-Петербурге), во время международных соревнований по настольному теннису, в которых он принимал участие. С началом войны Александр Александрович вместе с заводом эвакуировался в Новосибирск, работал на заводе имени Чкалова до 1951 года, а потом до выхода на пенсию – главным конструктором в проектном институте «Сибгипрогормаш».
Другие воспоминания Александра Александровича доступны по ссылке.

С 1953 года Каптаренко с группой энтузиастов стал развивать настольный теннис в Новосибирске, в 1956 году принимал самое активное участие в организации и проведении первого первенства г. Новосибирска по настольному теннису, был секретарем областной Федерации настольного тенниса, около десяти лет являлся председателем Федерации, затем возглавлял комитет судей. В 1973 году ему было присвоено звание «Судья Всесоюзной категории».

На его веку было 3 революции, 4 войны и еще очень много событий. До самой кончины в октябре 2014 г., на 103-м году жизни Александр Александрович продолжал играть в настольный теннис, писал рассказы на печатной машинке, изучал немецкий язык, активно участвовал в городских событиях и встречался с журналистами. Учитывая бесценную смысловую нагрузку воспоминаний Каптаренко, мы приводим здесь несколько больших фрагментов воспоминаний из нашего интервью 2012 г.

«Родился я в Петербурге, на Васильевском острове, но видимо там жить было дорого и мы переехали в пригород. Ведь родители мои были студентами, денег не было. Отец – Александр Николаевич студент юридического факультета, мать – Адальфина Адольфовна оканчивала медицинские курсы. Мама была немкой, родом из Прибалтики (прибалтийские немцы). Жили бедно. Я из-за этого даже не стал мастером по конькам. С детства увлекался коньками. Сначала не было никаких коньков, к валенкам привязывали деревяшки и катались, а потом уже появились коньки. Летом нужно было обязательно заниматься велосипедом, а у меня его не было и не было возможности его купить.

Дед по линии матери был чистокровным немцем, я его даже не видел, а бабушка – Елизавета Карловна жила вместе с нами. Она говорила по-немецки, по-латышски. Жили они в городе Либаве, там находился русский военный флот. Дед по линии отца был священнослужителем. Скорей всего дед был архиереем, раз смог отправить сыновей на обучение из г. Сороки который находился под Кишинёвом в Петербург.Когда отец познакомился с мамой, дед отказался принимать ее в свою семью. Мать – лютеранка, отец – православный, их брак не был зарегистрирован. Отец не бросил учебу, продолжал учиться и подрабатывал, преподавал уроки на дому».

<…>

Денег не было, пришлось идти работать. Чтобы ходить на каток, а каток был платным, приходилось вывертываться. Каток находился возле Казанского собора, в саду «Совторгслужащих». Приходилось находить лазейку в воротах и таким образом бесплатно кататься на коньках. Первые мои коньки – фигурные «яхтклуб», потом «снегурочка». Сразу после школы пошел работать токарем на завод «Красный выборжец». Параллельно поступил в Кораблестроительный институт на заочное отделение. Потом я перешел работать на Адмиралтейский завод, уже токарем 5-го разряда.

На 2 курсе бросил институт и уехал в Киргизию на заработки. Ничего не заработал, только первую жену заработал – Веру. Она работала топографом в Киргизии.После того как я вернулся из Киргизии пошел работать авиационный завод. Там стал изучать инженерное дело, сам обучался на конструктора.Сначала работал нормировщиком, потом технологом, а потом уже конструктором нестандартного оборудования.

Стоит заметить, что у меня было подспорье. В Петербурге находился университет культуры и там был литературный и философский факультет. Я посещал лекции в этом университете, работая на заводе. Там преподавали светила, такие как, например Иван Иванович Соллертинский. Он был и математиком, и музыковедом, и литературоведом, и даже благодаря ему я стал разбираться в архитектуре. Когда филармония эвакуировалась в Новосибирск и находилась в клубе им. Сталина, я ходил на концерты и был очень рад видеть И. И. Соллертинского. Таких людей как он я в своей жизни больше не встречал.

<…>

Первая волна арестов – страшно было! В один день исчезло все руководство: главный инженер, директор, начальники цехов, начальники отделов. И мы подумали: «Вот так номер! Оказывается, мы жили среди врагов!» Я подумал даже на начальника отдела – Коган был такой, что он точно враг народа!

Через три месяца эта история повторилась. Вновь арестовали уже новый состав. И тут мы уже поняли, что это не враги народа! Брали людей, которые могут проявить инициативу, активные люди. Сейчас информация рассекречена. Позже мне сказали: «Твое дело смотрели 3 человека. Один из них сказал, что у тебя только бабы на уме!». И мою папочку отложили в сторону.

<…>

Мы ждали начала войны, а узнал я по радио. На заводе перед началом войной мы изготавливали самолеты У-2, учебные. В 1941 году стали переоборудовать самолеты, теперь изготавливались не У-2, а ВС. Они были почти бесшумные. В Новосибирске стали выпускать истребители ЯК-3, ЯК-9.

Эвакуировали нас в августе месяце, когда война уже шла три месяца. В Ленинграде народ думал – может, обойдется! Не было страха у нас, народ не запасался продуктами. Приехали в Новосибирск, а на прилавках пустота, только кофе в зернах, крабы, шампанское и шоколад. Никто эти товары не покупал, а мы купили крабов и шампанское. А в Петербурге была такая реклама: «Всем попробовать пора бы – как вкусны и нежны крабы!».

Ехали до Новосибирска около нескольких недель, так как сначала нас привезли в Куйбышев, там был большой авиационный завод. Несколько дней мы там простояли. Была команда ехать дальше на Восток. Тогда уже стало страшно, так как сказали, что могут выгрузить в чистое поле. В вагонах ехать было очень тяжело: почти все пространство занимало оборудование, сверху лежали фанерные листы, и оставалось полметра. Вот мы и ехали всю дорогу полусогнутые. Кормили нас в специальных пунктах, нельзя сказать, что мы голодали. Когда приехали в Новосибирск, смотрим в щелочку: «Мама дорогая! А там огни, многоэтажные дома!» Это была Ельцовка.

<…>

Сначала я собирался возвращаться. Мы по сути дела были крепостными, нельзя было уволиться, паспорт даже и тот находился в отделе кадров. В 1945 году началось возвращение в Ленинград. Принимал директор дважды в неделю по два часа, создалась очередь человек в триста. Директор подписывал документ, человек увольнялся и уезжал. А я хотел получить материальную помощь и пошел к Лисицыну (директор завода). Мне выделили крой на костюм! Я потом продал этот костюм, и выручил неплохие деньги. А если честно, то мне вскружила голову одна особа, и я не стал возвращаться в Ленинград.