Чебанов Вениамин Карпович (род. 28.08.1925 )- народный Художник России, Инвалид Великой Отечественной Войны, капитан запаса. В должности командира стрелкового взвода, роты сражался с врагом до окончания Великой Отечественной войны. За боевые заслуги на фронте награжден медалью “За отвагу”, орденами “Красной Звёзды” и “Отечественной войны 1-й степени”, а также многими медалями.
Избирался депутатом Новосибирского городского Совета народных депутатов. Делегат I – VI съездов СХ СССР и II – V съездов СХ. РСФСР. Народный художник России.

– А какие у вас условия жизни были? Питание?

– Сначала, в период Финской кампании 39-го года, карточек не давали, а во время войны, с их появлением, стало легче. По ним же все давали, хоть и ограниченно. Но рабочий человек получал 800 грамм – это очень прилично. И 400 грамм получали иждивенцы. Кстати говоря,
в войну карточная система была и в Германии.

В 42-м году я бросил школу, чтобы как-то помогать семье.

– Вы пошли работать в депо?

– Да, слесарем. Но это плохая профессия!

Слесарей, которые работали над ремонтом котлов, называли
“глухарями“, потому что они  теряли слух от шума. Я проработал год. Давали карточки. Дело в том, что голод мы не ощущали. Ведь, помимо карточек, был и огородик: картошка, морковка, лук, чеснок. И потом давали еще землю для посадки картофеля. Почти все рабочие имели землю. У нас был участок в Тогучинском районе. Давали еще и возить картошку на электричках, так как мы в железнодорожном депо работали. Сажали и солили капусту.  Свиней держали почти все.

(…)

В 43-м году летом меня взяли в армию. Я хотел быть моряком. А в армию когда взяли, сначала учился в военно-пехотном училище.
В училище нас выстроили, и старшина говорит: «Плотники, сапожники, художники, три шага вперед!»  Вышли. А из художников никого.
Я рисовать-то любил, в студию ходил, получал даже награды в каких-то соревнованиях, областных, районных. А мой товарищ меня спрашивает: «А ты чего не выходишь?» «Да ну, какой я художник!»

– А вы ведь тоже были ранены?

– Я ранен был уже в 45-м году. Начал воевать я в 44-м, в ноябре месяце. Кстати говоря, в ноябре месяце я и своего земляка встретил: Александра Покрышкина. Вот такая случайность. Мы  приехали
в воинские лагеря, там у нас был отбор: приехали купцы и по частям начали нас разбирать. Мы поступили в резерв первого Украинского фронта, а конкретно в 59-ю армию. Как раз здесь при формировке встретились мы. Где-то около города Жешува. И вот мы пошли побриться, сели.  Там была пекарня, еще что-то и церюльня. Мы пришли, заняли очередь, сидим. Человек пять нас было. Разговариваем, курим.
И вдруг прямо на эту площадь вылетают  два …, оттуда выходят летчики. А впереди всех шагает (а я же его знал по фотографиям) Покрышкин. Мы вскочили. Он подходит к нам и говорит: «Ребята, пропустите без очереди! Дел вот так!» (показал жестом: по горло) «Товарищ полковник, ну что вы, конечно!» Он зашел, его усадили. Мы полчаса сидим! А, оказывается, этот самый поляк, парикмахер, тоже его узнал, и поэтому крутился около него по полной программе. А вокруг нас еще и другие летчики сидят, мы  ждем. А они нам говорят: «Да вы, ребята, не бойтесь, мы туда не пойдем! Он нас даже туда не пустит».
А мы думаем, что будет, если еще и они пойдут… Нам тогда уходить надо! (смеется) А потом я им рассказал, что он земляк мой. Все на меня “окрысились”: «Ты что! Сказал бы, что ты из Новосибирска!» А у меня единственное было оправдание: «Вы представляете, как он занят был,
а тут я буду с ним лялякать!» Да и стеснительный я очень был. Это бы ладно, если бы звание какое-то было, а то я одну звездочку носил, а он три большие звезды! Постеснялся я. Но он такой простой. А больше его и не видел.

Вначале мы в окопах были. В окопах и Новый год, 45-й, встретили. Потом уже, где-то 12-го января 45-го года, пошли в наступление
и освободили Краков. Мы были в группе прикрытия. А на следующий день брали хуторок один, и я был ранен. Но легко, нога, правда, была разбита. Десять дней в медсанбате. (…)

А буквально через неделю форсировали Одера, потом брали Гляйвиц (Польша), и меня уже тяжело ранило. На этот раз тяжело, сквозная пуля. И контузило меня, и ранило. При мне убили командира отделения, он только-только успел мне рану перевязать. И следом ему выстрелил снайпер прямо в голову.

Потерял много крови. Лежу на снегу, а кровь вытекает, и тепло так, хорошо в груди… Я отдал автомат, на всякий случай засунули мне пистолет, и я один пополз. Все-таки прополз эту перестрелочную поляну, хотя снайпер стрелял, спасало меня то, что была пасмурная погода и снежок, видимость плохая была.  А потом я вовсе затаился,
и, видимо, он подумал, что я все, умер… И уже я терял сознание, когда вдруг увидел, что два силуэта движутся на меня. Это я запомнил, а сам думаю: наши или немцы? Оказывается, я уже почти к артиллерийским позициям вышел. Там были скрытые артиллерийские позиции, и они увидели, что к ним ползет какой-то червяк. (смеется) И когда они подняли, я очнулся чуть-чуть, но даже не видел их лиц. Врачи
в госпитале сказали мне, что я родился в рубашке, потому что если бы пуля летела на пять мм левее, то я бы не выжил. Короче говоря, подтащили меня, и я увидел человека рядом с собой. Это был генерал-майор,  командующий 59-й армией Дорофеев, который командовал артиллерией, и он мне только говорит: «Лейтенант, ну как там?» А я ему сказал: «Плохо. Если артиллерия не разобьет кирху, то мой взвод пропадет».  И больше ничего я не помню. (…)

– Сколько длилось ваше лечение?

– Я лежал полтора месяца в военном госпитале в Польше, точнее даже в городе Бытом, который тогда был немецкой территорией.

Интересно, врачи мне сказали, что рана на мне заживает, как на собаке! (смеется) Но организм-то молодой! Правая рука долго была у меня на самолете (подвешена). Пока не подошел ко мне старый врач немец, который лечил людей еще в Империалистическую войну. Ему переводят, а он на немецком языке все повторяет: «Физкультуре, физкультуре». И мне потом сказали, что он советует двигать рукой, чтобы нервы не атрофировались.  Я его проклинал, потому что было так больно! (смеется) Постепенно стало легче.

В марте месяце я догнал свою часть. Как раз были тяжелые бои за форсирование Несси. СССР подарил Польше территорию от Одера до Несси. Мне по итогу пришлось форсировать три реки: Вислу, Одер и Несси. Я уже был командиром роты, а не командиром взвода. Командиром роты я и заканчивал войну. Мы потом еще и в Германии,
и в Чехословакии были.

Берлин пал, а 3-я и 4-я армия были брошены на Прагу, подавлять восстание. Нас на танк посадили и отправили на Прагу. И туда столько войск набухалось, что немцы, конечно,  сразу смотались! А уже из Праги в Чехословакию, потом в Австрию. В Австрии я был год и два месяца.

– Это ведь уже после Победы?

– Да, после. Служил там. Охраняли заводы и другое. Остатки нашей армии перебросили в 18-ю гвардейскую механизированную дивизию. Из Австрии в Венгрию мы уже ехали на автомобилях. Полгода стояли в Венгрии, в городе Печь, что на границе с Югославией. Ездили за продуктами в Югославии. Такие люди там прекрасные: сербы
и югославы. Они продукты нам практически бесплатно отдавали.  Овощи, картошку, вино.

– А  люди отличались от наших?

– Отличались. В Австрии, как и в Германии, люди законопослушные. А в Венгрии – более жесткие, жестокие. (…)  В общем,
в Венгрии я прослужил еще полгода, а оттуда уже вернулся. Еще мне довелось послужить в Киевском военном округе. Там в полку открыли офицерскую вечернюю школу. Чтобы мы учились, а потом попали
в Академию в Москву. И вот я ходил в вечернюю школу и службу служил, конечно. В это время познакомился я с Татьяной Романовной в Умане. Она там когда-то воспитывалась в детском доме. Она тоже 25 г.р. и мы даже родились в одном месяце. Она родилась 20 августа, а я – 28.
В общем, познакомились, уже и жениться собрались, но она узнала про эту Академию. «А я как? Ты в Москву уедешь, а я где буду?» И она меня отговорила. Чтобы меня отчислили с армии, я сказал, что женат и что
у меня скоро появятся дети. Но я наврал!  Перед отъездом в Сибирь у нас была офицерская свадьба. (…)

– И вы через полтора года уже вместе демобилизовались в Сибирь?

– Да, я привез ее сюда. Она так боялась!

– Вы приехали, получается, в 47-м году? Где стали жить?

– Стали жить с родителями. Мать немножко так удивилась, потому что мне там уже готовили невесту, Нюру, подружку моей двоюродной сестры. Она всю войну меня ждала. А я вообще даже об этом и не думал. Нагрянул домой с Татьяной!