Потом я вернулся, и вот, 22-го выступает Молотов. Ну, мы побывали на всех митингах, нигде никакого уныния не было, наоборот, патриотизм. А нашем в управлении мы с товарищем, Меркулов фамилия, выступили, что у нас военное образование, посылайте нас.

24-го нам выписали уже документы, мы приходим на станцию и в Москву за назначением…. Приехали в какой-то школе все вповалку расположились. А все кричат – вот, на «Катюшу» нас. А все хотели в дивизион «Катюш»….

А потом отправили меня в 326-ю Стрелковую дивизию, которая формировалась в Саранске, в Мордовии. Это была 10-я резервная армия. Я приехал в Саранск, и мы не спеша одевались, учились, и мы вышли только во второй половине ноября. Я старший оперуполномоченный особого отдела 326 дивизии….

Одели нас, хорошо, я был в шинели, а солдат одели очень бедно – тонкие шинели, на ногах ботинки с обмотками, на голове пилотки. И 2-го декабря 41-го года мы вступили в бой с немцами. А зима страшная! Резали такие круги из одеял – надо же спасть уши, на полголовы натягивали. Воевали они очень хорошо….

Немцы отступали, потому что подошли в нашем районе малыми частями. И были у них так называемые зондер-команды, которые жгли оставляемые деревни, так продолжалось два дня, пока мы их не догнали. В сожженных деревнях ночевать негде – кто в стогах, кто где. На все части две-три машины у командования и в медсанбате, остальное – все на конной тяге….

Было в Победе три составляющих – великий патриотизм, работа Генерального и руководство страной Сталиным….

Ну вот, мы продолжали на Юго-Западном фронте, шли южнее Тулы. В бою потеряли командира, когда он сам повел в атаку. Тогда очухались, сколотили лыжный отряд, человек 300 наверное, надели маск-халаты, и ночью в тыл зашли немцам на станции. И я ходил. Дело в том, что действительно лыжник. В 38-м году я даже участвовал в спартакиаде в Москве в честь 20-летия Красной армии. Буденный возглавлял эту спартакиаду, и я там выступал в качестве лыжника…. В общем я кандидат в мастера был. Ну и вот, вошли мы на станцию Борятинская.

Это уже 14 января 1942 года. Зашли немцам в тыл, побили их. Захватили вагоны, технику. Помню один вагон, где летчики жили. Мы их всех гранатами забросали – мстили за командира нашего, не пленных, никого не брали. А у меня только пистолет – мое другое занятие было, как представители особого отдела – смотреть захваченные документы, наш личный состав и т.д.

Ну вот, зашел я в этот вагон, отсмотрел все. В общем, там мне досталась бутылка коньяку французского – впервые я попробовал! Я видел сыры голландские – вот такого диаметра! Но недодержанные….

И мы остановились, окопались, траншеи, минные поля, и года полтора стояли в обороне. Это второстепенный участок – Сталинград, Кавказ, не до нас. До примерно июня 1943 года. Дали нам в каждую дивизию по батальону танков. А я уже стал заместителем начальника особого отделения армии в звании капитана. Подготовили авиацией. И вот на этом фронте, мирном, тихом, мы в июли дали бой и так рванули! Немцы нас не ждали. И мы оказались в тылу немецкой дивизии. Я по долгу службы заехал туда, где был штаб. Меня интересовали документы. А рядом было выкопано два озера, лебеди, казино для офицеров, пекарня, я везде совал нос….

И где-то уже в августе мы взяли город Ярославль. И там был лагерь военнопленных наших на 16 тысяч – нам оставили немцы. И вот я там впервые занимался борьбой с немецкой агентурой, уже тогда был СМЕРШ. До этого особый отдел занимался всем, чем угодно, только не агентурой – дело это очень сложное…. Еще в 42-м году мы получали ориентировки на 126 человек немецких агентов Абвера, которые частью уже были заброшены, частью готовились в школах, то есть наша агентура там еще работала, выдавала нам эти сведения. И мы тогда еще не знали, как ловить, по каким признакам? И нам вскоре рассказали.

Значит вот начальник особого отдела разведки СМЕРШ 10-й армии генерал-майор Боболев Анатолий Петрович меня вызвал и говорит: «Вот я тебе даю оперативный состав и часть политработников, займешься фильтрацией этого лагеря военнопленных». Почему они нам такой подарок дали – не угнали, не расстреляли? Вот я и выяснял….

Ну, работаю я месяца два, наверное, с этой артелью. Два часа в сутки спали, каждый день два раза докладывал Боболеву. Кого отпускать, кого в штрафные батальоны, кого в тюрягу. У меня было человек 30 оперов, еще политработники. Они составляли протоколы, допросы. Я их просматривал, с отдельными личностями разговаривал лично. Ну, оказалось, немцы несколько человек разведчиков оставили, и я их прихватил….

В марте 1944 года нашу армию передали в 1-й Белорусский фронт генерала армии Черняховского, а мы, особый отдел, уехали в Москву в резерв. Там новое назначение – 1-й Прибалтийский фронт. Мне говорит там командующий Железняков: «Пойдешь начальником отдела контрразведки СМЕРШ по охране тыла армии 4-й ударной армии к полковнику Смышникову». То есть ловить немцев, охранять тыл….

Бросали в наш тыл с самолетов. Ночью смотрим – бросают, мы на машине туда. Приезжаем – в лучшем случае нам доставались парашюты. Однажды поймали агента – он на пенек приземлился, ногу сломал, у него еще рация была, я потом ей до конца войны пользовался. Мы получали ориентировки, что против нашего фронта работала школа «Вали» в Варшаве. Там готовил агентов некто Фурман из прибалтийских – мы это знали, его почерк, недостатки. Какие недостатки – первый и главный – солдатская книжка. Она скрепляется скрепкой из обычной низколегированной стали, и быстро ржавела, а немецкие – из нержавеющей стали. Потом справки из госпиталей, спрашиваешь, а какой госпиталь – о, да я ж там бывала, регулировщица отвечает на КПП – а ты знаешь Петр Петровича – на понт берет. Паспорта, мы каждую кляксу разбирали. Потом как сшит вещмешок и т.д.

Всех ловили – нет. Кто пристраивается к колоннам солдат. И доставалось за промахи. Был такой случай. Прошел агент мимо нас. А узнали мы так. Ехал генерал из нашей армии, видит, впереди идет солдатик, тяжело идет. Ну, подобрал, расспрашивает, что да как, откуда. Давно ли видел семью. В общем, проявил такое любопытство, заботу отцовскую к солдату. Тот не выдержал и застрелился. Его к нам, я документы вытащил – а это агент немецкой разведки. Железняков меня вызвал, после чего я снова закурил – бросал до этого….

Еще случай был с айсаргами, лесными братьями, литовскими националистами. Вот он косит сено, а в стогу-то у него автомат – были и такие случаи. Был у меня оперуполномоченный Иванов в этом отделении, мы жили при тыле армии. И когда шли с боями, иногда стояли подолгу. Этот Иванов жил на одной квартире, влюбился в одну девчонку местную, мы ушли, а он остался. Через неделю является, трясется, понимает – трибунал. Я докладываю – Иванов появился. Мне говорят – сними с него погоны, да пусть он живет с этой, да внедряется. Так и поступили. Месяца через два-три мы начали получать от него сообщения – там-то и там-то готовятся сборища, нападения….

Конец войны я встретил в городе Критенгеме, по рации часа в два ночи мне передали…. А на другой день мне 126 человек бежавших из Литвы в Швецию на пароходике и двух судах – знать вся, их наши моряки накрыли и к нам. Их окружили колючей проволокой, недели две я ими занимался. Среди них были и уголовники – срезали все картины из музея Виндавы…. Затем всякие политические деятели. Один редактор газеты «Голос Виндау». Потом всех Железняков собрал – и куда-то отправили….

Потом с армией маршала Василевского отправился в Маньчжурию, все скрытно. Японцы там окапывались годами, а мы их за две недели – 600 тысяч военнопленных, которые потом строили нам порт Находка. А сколько там из миллионной армии Квантунской мы их там положили?! Вот какая сильнейшая в конце войны уже была армия….

Потом я оказался в Алма-Ате, оттуда я привез жену Валю. Мы были знакомы один день. Живем 70 лет вместе…. Потом приехал в Москву. Там говорят, выбирай – Новороссийск, Архангельск или Владивосток. Ну конечно, во Владивосток. Там был отдел охраны на Тихоокеанском морском бассейне МГБ СССР в подчинении Москве. Все порты Дальнего Востока. Вот там я 9 лет служил. В 53 году мне надоело, да и интересной работы не было. Было там американское посольство, оно занималось вербовкой шпионов, и я им занимался. Ну, еще в 47-м году вывозили репатриантов из Китая, из Шанхая по железной дороге через Харбин. Все остальное – заниматься антисоветчиной мне надоело. Я дослужился уже до начальника отдела в чине подполковника.

Поехали на очередной доклад в Москву, там я говорю, отправьте меня или на учебу, закончить высшее образование, или на загранработу, в резидентуру. Ждал я год, ничего не последовало. Тогда нашего брата было до черта. Тогда я подал заявление по собственному желанию, думаю, пойду инженером. А во Владивостоке я дурака не валял, закончил Высшее мореходное училище. Во Владивостоке жизнь в то время была – сказка!…

Эх, ошибок наделал по молодости… надо было хоть до 25 лет дослужить, а у меня 22 года выслуги, мог бы пенсию себе обеспечить…. Ну поехал. У меня были рекомендательные письма в Новосибирск и в Москву….

А охотник я был невероятный, смелый. На охоту ходил один. Только теперь вспоминаю, как безрассудно….

В Новосибирске начал бегать, искать работу. В СибНИА предлагали, но квартиру только через год, а меня жена. Потом на прожекторном заводе, потом в пароходство пошел. В пароходстве мне говорят – выбирай любой цех, и квартира через неделю. Я согласился и выбрал себе цех слесарно-сборочный, т.е. весь судоремонт не мне. Потом, проработал год, открылась аспирантура в Водном институте. Дали мне отпуск, уехал я в Алма-Ату два месяца долбил термодинамику. Поставили четверку, профессор мне честно сказал – мест только два, они уже забронированы, давай-ка на кафедру к нам ассистентом. Там я и проработал на кафедре деталей машин 32 года. Ушел я кандидатом технических наук, заведующим кафедрой, потом на пенсию, как стукнуло мне 70 лет, вот живу, периодически читаю лекции в «школе женихов» о Великой Отечественной войне.