– Как вы узнали о начале войны?

Мы пришли на территорию института и  еще не знали, что началась война. Смотрим, там митинг проходит, и на митинге нам объявили, что началась война. Мы не очень представляли, что такое война, все шли и записывались добровольцами и ассистенты, и доценты, все-все. Все мы были патриотами. <…>

Через четыре дня  на казарменном положении нас обмундировали и потом загрузили в эшелоны и повезли в Белоруссию. Под Никополем (Украина)  был тяжело ранен на наблюдательном пункте командир корпуса. А по Украине такая грязища была, тяжело было идти. Там эвакуация раненых была только самолетом У-2, в этот самолет вмещались три-четыре носилки. Вызвали фронтового хирурга – Арутюнян его фамилия, подполковник, я ему ассистировала. Оставлять его в таких условиях нельзя было, нужно было отправлять во фронтовой госпиталь. Приехали в аэропорт в Днепропетровск и повезли командира в госпиталь. Я доложила полковнику, что довезла двух командиров. Когда я посмотрела на полковника – я онемела, это был наш физиолог из Саратовского института.

 Нас было 3 подруги – с одного института и с одной группы – я, Лена Лундберг и Полина Васильева. Тогда думали, что без нас война не закончится.

– Что вы знали о войне?

Ничего не знали. Хотя нет, нас все равно готовили. Первый курс закончили – это искусство перевязок. Летом 1939 года была практика на военном полигоне по оказанию помощи раненным. Где-то далеко была амбразура, за нами наблюдали и врачи и военные. У красноармейцев в гимнастерке в кармашке была записка с именем раненого и информация о ранении. Он лежит на этом поле, а ты ползешь к нему по-пластунски. Мне попался большой такой башкир, я вытаскиваю у него записку, читаю –  перелом бедра. Фиксация должна быть нижнего и верхнего сустава. Чем фиксировать? – думаю я. У него только винтовка и штык. Штык снимаешь, винтовку прикрепляешь и тащишь на себе его в укрытие. А какое укрытие? – воронка.

– Что вы увидели первое, когда попали на фронт?

 13 июля 1941 мы форсировали Днепр. В Белоруссии уже шли бои. Там воевали весь корпус Петровского. Этот Петровский был сыном Петровского, соратника Ленина, был  старостой на Украине.  В 1937 году он был репрессирован, и перед войной его освободили и поручили командовать корпусом, корпус формировался в Поволжье. Дивизия моего мужа – Фоканова Якова Степановича дислоцировалась в Ульяновске. Дивизия, в которую я попала на фронт – в Пензе, ей руководил генерал Андрей Николаевич Прищепа. Район дислокации был в направлении Бобруйска. В первых боях корпус Петровского показал мужество и стойкость, был освобожден г. Жлобин. Батальон Баталова из Ульяновска – за освобождение города Жлобина получил звание в августе месяца  – Герой Советского Союза, первый герой  в Великой Отечественной войне.

Слухи уже проходили, что мы уже окружены, но наш медико-санитарный батальон продолжал работать. Мы все были в хирургическом взводе. Раненых беспрерывно привозили, только унесут со стола – следующего приносят. В одно дежурство мы увидели на столе немца, мы думали, что у нас рассудок померещился. А подруга Лена знала немецкий язык, ее отец послом в Германии в Берлине работал. Она начала разговаривать с немцем. Его привезли разведчики, чтоб мы оказали помощь ему, чтобы  дальше использовать его как «язык». Он ей сказал: «Вы все равно окружены!».

– Расскажите об одном из самых важных для вас событий, произошедшем на войне?

Только пролетела трассирующая пуля, вдруг, вызывают Лену, она к нам приходит и говорит, что ранен командир дивизии – Андрей Николаевич Прищепа. Ранение сильное, в позвоночник, сразу отнялись ноги. Мы оказали первую помощь. Бомбёжка продолжается. Приходит комбат и говорит: «Вам приказ – вывезти из окружения любой ценой. Поняли?» По нашим данным надо было вести в Буда-Кошелево, мы думали, что немцы  туда не добрались еще.  Отправились мы в путь. Были сумерки, мы видели как в направлении на Гомель и колесницы идут и машины, и повозки – наши отступали. В ночь немцы высадили десант, эти десантники выстроились в шахматном порядке, чтобы обстреливать. И так прострелили шины на нашей машине, больше мы не могли ехать. Стали останавливать любую машину, чтоб быстрей отвезти генерала. Наконец мы остановили машину, легковую, там ехал политсостав корпуса, они знали Прищепу и взяли нас собой. Мы сидели на руках, генерала положили на себя, а ноги на плечи шофера. Стали держать направление на Буда-Кошелево, у политсостава были карты, они хорошо ориентировались на местности. Ехали в полной темноте, фары нельзя включать.

Когда мы приехали в Буда-Кошелево, мы увидели перед собой шлагбаум. Командир тихо-тихо произнес: «Это немцы, наши шлагбаум не ставят». Мы молчим. Потом слышим звериный истошный крик: «Хальт». Нас стали обстреливать, а в машине двери были закрыты не до конца, так как было много народу в машине. Наш хирург –  Шармат, сидел с приоткрытой дверью, мы не смогли ее закрыть. И когда шофер стал разворачивать машину – ему попала пуля в ногу. Погони почему-то не было. Сколько ехали, я не помню, нам надо было как можно дальше уехать. Машина остановилась,  когда закончился бензин. Мы все стали толкать машину вглубь леса, чтоб скрыть следы. Генерал начал бредить, воды не было совсем. Погода стояла такая, что на траве был иней. Полина сорвет листочки и прикладывает к губам генералу. 18 августа в 4 часа утра генерал умер. Я до сих пор сожалею, как медик, вроде мы выполнили приказ, вывезли из окружения, ни немцы над ним надругались. А в душе мы вроде бы не выполнили приказ – мы его не спасли, не сохранили жизнь. Мы вырыли могилы две – в одну положили тело, а в другую зарыли все обмундирования, документы, награды.

Раненого Шармата вели под руки, сделали ему палки, но все равно было тяжело нести. На рассвете дошли до какой-то деревни и постучались в дом. Нам открыла молодая девушка – Аннушка. Она нас спасла, она была связной партизан. Они потом с Шарматом после войны поженились, она белоруска, а он узбек.

Потом нам приказ был дан такой: все собирались в районе Речицы, на Днепре. Объединялся штаб 154 стрелковой дивизии – командир дивизии – будущий мой муж, генерал Фоканов. И под Речицей от всего медсанбата осталось очень мало людей, в плен попала 61 стрелковая дивизия. Командир Тимошенко  повернул в другом направлении, и вся дивизия попала в плен.

– Много ли убивало людей, вы хоронили мертвых после боя? Стремились ли сообщать об убитых их близким?

Настолько поток раненых был большой, мы даже не успевали отдохнуть. Сообщали родным о смерти специальная служба. Хоронили людей тоже специальная служба.

Когда мы вышли под Речицу, наших ещё не было, мы расположились и стали ждать. Так как были все голодные, мы разыскали рядом деревушку, она была разграблена. В деревне нашли гуся, полезли в погреб и нашли немножко картошки, грибов. Решили сготовить, радостные такие, затопили печь… Радости не было предела! Забегает старшина и кричит: «Дивки,  шо вы наделали?»- он хохол был. Мы молодые и глупые, мало соображали, что дым могут немцы увидеть. На другом берегу немцы были и начали нас обстреливать. Мы стали быстрей тушить печку. Потом перестали обстреливать, они подумали, что это их же немцы были. Вот мы этим супом накормили весь командный состав. Все были такие довольные.

В тоже время нас свои чуть не расстреляли. Мы были по ту сторону Днепра, надо было дислоцироваться в другой населенный пункт. Мы сидим и ждем.  Потом приезжает немецкая трофейная машина – опель, и раздается команда командира: «Немедленно собираемся и уезжаем». Мы погрузились в машину и выезжаем на мост, а там люди с наводками наши стоят, их не предупредили о том, что мы русские. И командир, видя немецкую машину –  на нас наводит прямую наводку. Наш шофер сообразил, в чем дело и говорит нам: «Девчонки, машите платочками белыми, что вроде как немцы сдаются». Мы машем этими платочками! Подъезжаем к командиру – он ужаснулся, что чуть своих не расстрелял. Мы пережили очень много. Потом дальше поехали на Брянск, на Тулу.

– Как вы относились к фашистам?

Очень гневно, ненавидели мы их. Злые враги.  Особенно Лена, она немецкий знала. Под Брянском на той стороне нам нужно было речушку перейти – и вот наш медсанбатовский автобус не мог проехать, переправу сделали деревянную и под тяжестью автобус тонул. Когда переправлялись – мы уже шли по крыше автобуса. Там нас немцы стали догонять и мы стали взрывать свои катюши, плакали, когда взрывали. Мы их уничтожали, чтоб не попали к немцам. Немец нас загнал в болото, стоял октябрь-месяц, ноги холодные, шинель вся мокрая… Ночью мы еще как-то могли идти, нам нужно было перейти шоссейную дорогу, а там постоянно ездили мотоциклы. В болоте мы пробыли трое суток. Однажды подобрались к немцам и увидели военторговскую машину. Она так получилась задними дверцами к нам, а кабина вперед к немцам. Командир дал задание разведчикам, подобраться к этой машине и суметь забрать коньяк, который находился в этой машине. Чтобы напоить коньяком нас для тепла. Когда дошли до меня – я сделала два глотка, и с тех пор не пью коньяк. Мне казалось, что он пах клопами. Вот такой смешной случай…

– Отношение с боевыми товарищами как складывались?

Дружно, друг другу помогали. Раненого закрываешь своим телом и не думаешь, что ты можешь попасть под обстрел и это бесполезно. Инстинкт срабатывал.

– Как вы познакомились с будущим мужем?

Первый раз я его увидела на военном полигоне. Там каждого осматривали, заканчивается учеба на поле боя и каждому дается характеристика, ставятся оценки, правильно или не правильно повела себя на поле боя. Это было еще в Инзе в Саратовской области.

Я как медик и жена офицера имела право в Забайкальском военном округе работать медиком, осматривала офицеров, командиров. В г. Борзе ЗабВО – забудь вернуться обратно.

– Как вы встретились во второй раз с мужем?

Когда штаб после окружения по приказу Петровского стали объединять в штаб 154 дивизии, когда нас чуть не расстреляли в немецкой машине и мы приехали к части, генерал Фоканов посмотрел на нас и сказал: «Ну и ну, чудаки вы!». Это была наша вторая встреча на войне. Он командир – мы подчинялись, я и в мыслях не думала, что буду когда-то с ним вместе. Тогда вышел приказ Сталина: «Тех, кто не доучился вернуть на учебу». Лена и Полина вернулись доучиваться в Саратов, а я осталась, думаю, доведу дело до конца. Потом я попала по распределению  в 745 саперный батальон, 48 армия и я с юга прошла все до Кенигсберга. Наша дивизия брала Кёнигсберг. 29 апреля был взят Кёнигсберг, до 9 мая все подчищали.

– Как вы встретили победу?

Пошла на обход с утра и на встречу шел связист с рацией и кричал:«Алексеевна, война закончилась».

– Какие чувства у вас возникли?

Первое чувство: правда или не правда что война закончилась? Сразу думаешь, неужели я выжила и все невзгоды закончились? После войны мы 6 месяцев были в Польше. Когда проходили по Польше, форсировали Вислу, при переправе погиб комиссар корпуса Гламазда. И в это время меня послали как медицинское сопровождение, мы  поехали в Люблин хоронить. Цветы кругом, спускались в деревню просили: «Паня, дай цветочков?» – не давали.

После войны, когда мы были в Польше, я работала в медпункте. Генерал-лейтенант Фоканов Яков Степанович был там ранен при взрыве штаба. Лицо было прострелено, зашили в медсанбате. Он не ушел с поста, перевязали, и он опять командовать поехал. После ранения ему нужно было перевязки делать, вот я и делала перевязки. Он руку мне поцеловал… и так закрутилось.

После Польши мы пересекли границу и приехали в Краснодарский край – станица Усть-Лабинска, округом кубанским командовал Курочкин. Я была в медпункте, меня проверяли всегда. Мне предложили поступать в военную академию, а мне не хотелось, устала я. Я решила, что выйду замуж. Меня демобилизовали только тогда, когда я ушла в декрет. В 45 лет уходили военные врачи.

Из Борзы направили в командировку в Китай мужа, экипировка была гражданская. В Порт-Артуре стояла армия Белобородова. Яков Степанович приехал в Порт-Артур и стал помощником Белобородова. Потом разрешили привезти семью. Я сначала пожила в Ленинграде, там жили родители, а оттуда поехала в Порт-Артур. Жили мы в японских коттеджах, посетили кладбище наших, все могилы были ухожены. Когда Хрущев передал Порт-Артур китайцам все военные были очень против. В доме офицеров был концерт, он сидел в первом ряду. Китайцы привезли целый вагон своих кулинаров, называлось «прощальный чуфан».

В 1951 году переезжаем в Новосибирск. Потом обратно в Пекин, он получил назначение главным военным советником Пекинского округа и жили там до 1959 года при посольстве. В 1959 году переехали окончательно в Новосибирск. Сначала жили 4 месяца в гостинице в военном городке, потом нам дали квартиру на Красном проспекте 171, это напротив завода «НЭВЗ».