Нинель Павловна Волкова,
председатель правления общественной организации «Союз женщин Новосибирской области»

Дата рождения: 22.10.1930 г.

Архив – Нинель Волкова отпраздновала 85-летие.

Воспоминания собраны в Центре устной истории Музея Новосибирска.

 

– Когда Вы родились? Как проходило Ваше детство?

– Волкова Нинель Павловна. Родилась 22 октября 1930 года, через неделю я отмечаю свой юбилей. Уже семь поколений нашей семьи живет в городе Новосибирске. Моя бабушка пришла сюда 16-летней девочкой в 1886 году, то есть еще до официального образования города. Она уже приехала, начались стройки, построили их дом, это было строение №1 у церкви Данилы около вокзала. С тех пор мы здесь живем, здесь жила моя мама, но родилась она в Томске, в какой-то деревне Томской губернии, сюда ее привезли трехлетней девочкой. Здесь родилась я, здесь родились мои две дочери, здесь родились мои внуки и мои правнуки. Так что седьмое поколение Жидковых–Ждановых–Волковых живут в Новосибирске.

На улице 1905 года, 23 был наш домик, где мы квартировали. Эта улица называлась Переселенческая, по ней загоняли вагоны с переселенцами, по этой улице они шли пешим ходом в направлении перевалки на Алтайскую железную дорогу. Так что улица называлась Переселенческой, она была революционной, поэтому ее назвали «улица 1905 года» после Октябрьской революции.

Мама выросла в благополучной семье основателей Новониколаевска, они занимались сначала торговлей, производством. Сначала они пекли хлеб для строителей железной дороги. Мама 1906 года рождения, до революции она училась в коммерческой школе. Потом она окончила курсы счетоводов и состояла на бухгалтерской работе. А папа – белорус, там он окончил Гомельский железнодорожный техникум, и их по направлению отправили в Новосибирск на железную дорогу. Он работал на станции Инской. Потом их направили «лицом к деревне», такой лозунг был. И их направили в деревни, и мы уехали в Купино, работали там, а возвратились уже в 1937 году. Папа стал работать начальником депо комбината №179, нынешнего «Сибсельмаша».

Семья была благополучная, мама с папой относились друг к другу очень уважительно и любили друг друга и детей. Никаких «страшностей», которые сейчас показывают по телевизору, мы не знали, даже в то сложное время, когда жили в бараках «Сибсельмаша».

Потому что жилья не было, а ездить каждый день папе по железной дороге было невозможно, и они переехали в Кировский район. Там нам сначала дали комнату в бараке, поэтому мы знали, что такое жить в бараке, когда, скажем так, 49 комнат и один общий туалет, а все вокруг кричат и вопят. Но когда началась война, и людям стало жить трудно, возникло удивительное чувство солидарности. Люди стали помогать друг другу. Особенно, когда стали приходить похоронки. Мы все это видели, мать плачет, обнимает детей, а детей было тогда два, три, пять, семья была большая, и поэтому важно было их прокормить.

Это было страшно. И тогда каждый, чтобы утешить вдову, приносил или по две картошины, или кусочек хлеба, сахара или чего-то еще. Все для того, чтобы помочь, как-то сгладить этот ужас уже пришедшей или надвигающейся беды. С самого детства у меня возникло глубокой уважение к женщинам, которые потеряли мужей, отдав их на защиту Родины. Они не бросили своих детей, остались верными и своему покойному погибшему мужу, и этим детям, вырастили их, и именно эти дети  потом и в космос взлетели, и подняли страну после войны. Поэтому ц меня величайшее уважение к этим женщинам, которые называются «вдовы России, вдовы Великой Отечественной войны». Поэтому с 1986 года я как руководитель организации начала акцию «Вдовы России».

Поскольку жить в бараке было тяжеловато, ничего не скажешь, папа взял ссуду, и Новый год, 1941-й, мы встречали в своем новом доме. Это дом был на улице Степной, там до сих пор остались наши тополя. Раньше она называлась улицей капитана Воронина. Там была только печка, двери раскрывались прямо на улицу, но 1941 Новый год мы встречали в этом доме.

Летом 1941 года был очень яркий солнечный денечек, мама нас одела в сшитые ею сарафаны из сатина цветастые (мама шила), папа проводил нас со словами: «Из дома три (у нас был дом номер три) вышли три и пошли погулять на три стороны». Мы сходили к реке Тулке, нарезали там тальника, была длинная летняя прогулка, пришли домой и воткнули вдоль забора тальника и тополей, и тополя там остались до сих пор. Вот такое воспоминание детства. Следующее, а, может, и в этот же день, мама пошла за водой, посреди нашего квартала была водокачка. Обратно прибегает без воды, воду бросила, и кричит: «Павлик, война!» и помню совершенно спокойные слова папы: «Собери мешок». То есть все уже было определено: если война, значит, собирай мешок. Папа отслужил в армии в Ленинградской области, работал как железнодорожник. И он знал, что если начинается война, то надо собирать мешок, рюкзак и отправляться на фронт. Но он на фронте не был.  Потому что он был на военном комбинате начальником депо, железная дорога возила продукцию, ведь каждый третий снаряд был изготовлен на «Сибсельмаше» во время войны. Работы там было много и днем и ночью, они были на военном положении, домой они не приходили, жили там же в депо.

А мы учились в школе. Я благодарна нашей стране за то, что, несмотря на войну и все трудности, она верила в победу и учила своих детей. Школы работали, школы были переполнены. Потому что часть школ были сданы под госпитали, часть – были заняты военкоматами, а те школы, которые работали, работали в три смены. На партах сидело по три человека, по пятьдесят человек в классе. Но всех учили. Когда мы перешли в 7 класс, нашей обязанностью стало следить, кто пропускает занятия и по каким причинам. Например, если нет обуви, выдавали ее по талонам, учителя добивались. Если не было одежды, то собирали одежду, переживали из одного платья другое. Таких детей не бросали, была большая ответственность и у учительского, и у школьного коллектива. Это второй величайший вывод из моего детства: страна должна заботиться о культуре, о будущем  своих детей.  На примере нашей страны того времени.

Как нас кормили. Нам давали маленький кусочек хлеба и  на нем живой такой… сахар, не белый, тоже песок, но недоработанный, поэтому он шевелился, двигался, так сказать. Его насыпали горочкой на кусочек и всем выдавали. Больше никакой кормёжки, естественно, не было.

В 6-м классе нашу 40-ю школу разделили на мужскую и женскую школы. Со Степной мы должны были идти чуть ли не на Южный поселок
в 67-ю школу, путь нашими детскими шагами занимал 40-50 минут. За это время можно было выучить все уроки! Мы собирались из всех близлежащих домов. У столба с электричеством у нас были камешки. И мы отмечали: если мы прошли уже, камешек кладем, следующий приходит – тоже кладет. И мы точно знали, кто уже пришел, кто не пришел, кого надо подождать. Особенно это было важно вечером, если ты учишься в третью смену. Никакого освещения не было, и мы должны были идти порой и в 11 часов по темной дороге в одиночестве, поэтому ходили группами, стайками, целым классом. Один раз нас, конечно, напугали, кто-то за нами бежал, но мы были девчонки ловкие, быстро убежали.

Что было нашими школьными обязанностями во время войны. Я сказала, что первая обязанность – это помочь тем, кто вокруг тебя, второе – написать письма и организовать подарки на фронт. Но при всех трудностях у нас было желание учиться только на «отлично». И полуголодные, и подуставшие, мы все равно старались учиться хорошо, потому что мы же должны были перед фронтом отчитаться. Они сражаются на фронте, а мы здесь сражаемся тем, что учимся. Каждое утро перед занятиями мы пели гимн. Поэтому лозунг страны «Все для фронта, все для Победы» для нас был совершенно естественным, наши отцы сражались на фронте, мамы работали на заводах. С 6-го класса мы уже ходили на завод. Что мы делали: промасленный ящик, мы раскладывали пульки. А если кто на «Сибсельмаш» попадал, но это в основном мальчишки, они укладывали снаряды. Какая еще была трудовая обязанность. Школу нужно было топить, не всегда был уголь. Поэтому возили на саночках с болот Южного поселка, там уже кучки были расставлены, сушили торф летом. А мы зимой должны были на санки погрузить, завязать и привезти. Весь класс идет с саночками и везет, этот день топит 6-й «а», а следующий день топит другой класс. И, конечно, госпиталь. Это было я не скажу, что удовольствие, но какая-то внутренняя гордость: нас отправляют в госпиталь. Ну, во-первых, сначала мы собирали посуду для госпиталя, мы приносили свои чашки, стаканы – кто что мог. А, во-вторых, мы должны были посещать раненых. Девочки из старших классов немного уже помогали: бинты стирали или что-то еще. А нам это еще не доверяли, мы занимались художественной самодеятельностью, письма писали за бойцов, если попросят. Но вообще сам вид раненых бойцов – это было очень тяжело для нас. Потому что они были такими беспомощными, то без ног, то без рук, кругом эти окровавленные бинты, запах крови, так сказать. Все это, конечно, не для девочек 6-го класса. Это такая травма душевная, но это травма во имя спасения людей. Мы часто приходили, собирали им какие-то книжки для прочтения. Библиотек не было, мы, каждый раз собираясь в госпиталь, выбирали книгу из дома. Учили для них стихи, песни пели, «Катюшу» например (помню и «Синий платочек», и «Огонек», и про казаков, и все военные песни), а бойцы нам подпевали. Иногда они, конечно, смеялись над нашими концертами, иногда плакали, вспоминали своих детей. Моральное состояние, нравственный подвиг детей – это было очень важно. Никто из нас не ныл, если голодный, бумажку пожуешь, в животе перестает бурчать, все спокойно и понятно, досидел до конца уроков. Мы себя не отягощали какими-то своими внутренними слабостями, а наоборот старались держаться бодренько.

Пионерские отряды, сборы, художественная самодеятельность – всем мы активно занимались, разучивали пьесы, выписывали газету «Пионерская правда», несмотря на войну. Обязательно слушали радио, были в курсе последней информации и артистов наших знали. После войны мы поставили спектакль «Молодая гвардия», он был напечатан в газете «Пионерская правда» или журнале «Пионер», вот мы оттуда взяли и сыграли. Я, например, играла Сережку Тюленина. Я сразу сказала: «Никому не буду отдавать эту роль». Так что политическая подкованность у нас была будь здоров, мы за страну и сами, так сказать, рвались в бой.

Когда у нас началось дезертирство (это уже 1944 год), директор школы издала постановление, что старшие классы остаются на ночь, и группы по четыре человека должны дежурить, сторож оставалась на первом этаже, а мы должны курсировать по остальным этажам всю ночь. Но для этого мы уже брали с собой пол-литровую баночку картошки, кто капусточки брал, ведь есть хотелось.

К школе вела только тропинка, все остальное было засажено картошкой! (смеется) Во всех огородах, везде, около окон, была картошка, картошка, картошка. Поскольку у нас был частный домик, был и участок, то есть мы более благополучно жили: у нас была и морковка, и лук. Но и все равно сажали еще огромное количество. За зиму мы съедали 30 мешков картошки семьей в четыре человека. И никаких разговоров, собирали всю: и мелкую, и крупную, никто ничего тогда не выбрасывал. Мяса ведь не было, хлеба было очень мало. Хозяйства в войну практически ни у кого не было. Особенно первый год, это был голодомор, как называют украинцы. Никто еще никакой картошки не сажал, запасов не делали, люди жили спокойно, ведь зарплаты платили, работы было много, заводы строили.  К войне совершенно не были готовы в смысле еды, а когда война началась, уже июнь, поэтому все посадки уже закончились. Поэтому первый год было сложно, а второй – засадили все, все асфальтовые дорожки, которые сейчас есть, это все была картошка! Самая любезная пища – это драники, но это хорошие, а были еще так называемые «тошнотики», они из перемерзшей картошки, в которой ничего не оставалось кроме синего крахмальчика. Этот крахмальчик разводился, взбивался, жарить его было нельзя, он разваливался, поэтому, когда печку топили, его укладывали просто на саму плиту, он немножко подсыхал, его переворачивали, и на другую сторону. По сегодняшним меркам он был похож на овсяное печенье, но только это было омерзительно по вкусу. Хлеб получали по карточкам, отстаивали огромные очереди. У нас это была обязанность младшей сестры ходить за хлебом. Так она натерпелась больше всего, потому что то хлеба нет, то карточки не потеряй, то очередь не потеряй – это было, конечно, очень трудно и страшно.

Но само настроение, несмотря на голод, несмотря на штопаные чулки и юбки, несмотря на все неурядицы, люди как-то верили, какая-то стойкость была, иначе как можно было можно было ходить по темной школе девчонкам и караулить ее, иначе как можно было стоять 14-летнему мальчишке на приступке у станка и обтачивать головки снарядов? Это было бы просто невозможно, если бы не было какой-то внутренней энергетики, которая спасала людей от отчаянья и ужаса. И коллективизм – люди в войну были настолько дружны между собой, один другому помогал, один другого спрашивал, как ты, как твои, какие вести с фронта. Вот этот дух коллективизма мне приятен и по воспоминаниям, и по существу. Мы все равно были какими-то… мы хотели, например, учительнице на 8-е марта сделать подарок. Собрали по капельке духов у своих мам и слили все в один флакон и добавили воды, чтобы было побольше. Но мы не знали, что это же ароматное масло, и оно у нас свернулось все в шарики, которые плавали в этой воде (смеется), а спирт испарился! Учительница приняла от нас подарок, но это было в начале урока, и мы весь урок с ужасом смотрели, как эта бутылочка сначала была однотонная, потом стала расслаиваться, потом стали плавать пузырьки по поверхности, но все-таки мы ей подарили, мы уважали своих учителей, любили их, потому что они вместе с нами испытывали все трудности. Все заложенное в детстве оно сейчас воспринимается как какие-то сложные явления, а тогда это были просто наблюдения за жизнью, опыт жизни складывался из таких маленьких-маленьких картошин, «тошнотиков»… И все это превращалось в громадную гражданственность уже современного общества. Так что детство нас воспитывало.

– Как во время войны отмечали праздники? Были ли какие-то традиции в вашей семье?

– Если мы говорим по теме детства, то, во-первых, в школе всегда отмечался Новый год. Но и по семейным традициям тоже Новый год. С елкой! Делали какие-то костюмы, какие-то спектакли ставили. Новый год был обязательным, и очень красивым, очень достойным. А подарком могла быть одна конфета, и этого было достаточно. Или мамы, родительский комитет напекут блинов, тех же драников наделают, на него положат чего-нибудь: или сметанки, и кусочек масла. Другими обязательными праздниками были – День Октябрьской революции. Тут елка сменяется парадом! Мы уже были пионерами: белая кофта, юбка, красный галстук. И никаких разговоров, что у тебя там чего-то нет, все должно быть, перешивали из старого, если не было. А весной – это Первое мая.

Никаких религиозных праздников у нас не было. Думаю, что все-таки тайком народ молился. Это проявилось, когда после войны разрешили отмечать Пасху. У собора на Гоголя собралось столько народу, что трамваю пройти негде было! Там же трамвай ходил с вокзала, «тройка». Поэтому, наверное, внутренне, народ верил в божью помощь, в бога, но не в школе, там об этом вообще не было никакого разговора. В семье у нас тоже этого не было, икон у нас не было. Наверное, каждый про себя потихонечку обращался к богу, чтобы он помог нам в этих страданиях войны.

Восьмое марта тоже было, как я уже рассказывала. Но чтобы это было таким широким праздником, как сейчас, такого не было. Это был политический праздник солидарности женщин в борьбе за мир, то есть он был не столь романтичным, скажем так.

– А каким был досуг, ходили ли в театры?

– Про досуг я хочу вот что сказать. Билеты в театр – это было одной из форм награждения за заслуги в труде и так далее. Вот например папа получил билет на симфонический концерт Ленинградского симфонического оркестра. И я там даже была, но поскольку это был пятый класс, мне не очень сильно запомнилось. Мама, работая в театре, получила билеты на посещение гастролей Молдавского театра.

В 8 классе мы с девочками купили билеты в оперный театр на «Травиату». Чтобы добраться, нам нужно было ехать на пригородной. Пригородная уходила за два часа до спектакля. Места у нас были на самом последнем ряду. Мы сидели слушали-слушали, но нам эта «Травиата» опостылела напрочь! Ну что такое, то она умирает, то еще что, чего она влюбилась, чего он ее там, сошлись, разошлись, нам это было непонятно! Поэтому уже ближе к концу, когда она умирала, нам все это уже надоело. Тогда буфетов еще не было, а у нас с собой была все та же пол-литровая баночка картофельного пюре или жареной картошки и баночка капусты кисло    й. Поэтому мы перестали слушать, а стали есть. Поэтому первое мое восприятие оперного театра весьма смешное. Я не поняла тогда эту оперу, музыка нас не тронула, вот гимн бы запели, так мы бы. Наверное, сразу подпрыгнули! И только в 10-м классе мы уже стали посещать буквально все спектакли. Ездили и в «Красный факел», в общем, прониклись уже в более старшем возрасте, восприняли это достойно и были уже в «реке культуры».  В школе были постоянные коллективные выходы, мы все время посещали все наши театры.

Вот еще про физкультуру тебе расскажу. То, что мы занимались физкультурой – это была обязанность, у нас ведь было военное дело: мы маршировали, ползали по-пластунски, должны были подтягиваться, мы стреляли из малокалиберных винтовок. (…)

Школу я окончила в 1948 году. У меня была одна четверка по русскому языку. На город, на весь наш Новосибирск, дали 4 медали: 2 золотые, 2 серебряные. Естественно, они попали только в центральную часть. (…)

Я поступила на историко-филологический факультет Томского государственного университета. (…) Занимались во время учебы и спортом, и художественной самодеятельностью, и наукой. Окончили с университет с отличием. У нас в группе было 30 человек, из них дипломы с отличием получили – 14 человек. Я окончила  университет в 1953 году. До этого такого в нашем университете не было, поэтому мы числимся «128-я гвардейская группа». Все мы получили направления на работу. Меня распределили в 47-ю школу г. Новосибирска. У меня был 6-й класс, для того, чтоб их успокоить и чтоб они не баловались, мы с тали, например, строить лагерь Спартака, феодальные замки. То есть всячески старались заинтересовать. И 8-й класс, с ними было потруднее. Там уже были ребята переростки, считали, что они «женихи» уже мои, выкаблучивались, как могли. Приходила домой и плакала, но ничего, потом и с ними нашли общий язык.

В декабре проводилась комсомольская конференция, и меня избрали секретарем Кировского райкома. Меня избрали, потому что была председателем совета дружины, отлично училась, была хорошим организатором. Поэтому мне вот это поручили. Какие проблемы у нас там были. Первое – это воспитание уважения к труду. Потому что важно, чтобы рабочие любили свой труд. Второе, что нужно было делать – это патриотизм. Наша вечная идеологическая проблема. И третье – нужно было повышать уровень образования. Поэтому я занималась и контролем школ рабочей молодежи. Это вечерние университеты, институты, техникумы. Мы организовывали шефскую помощь. (…)

На нас пришлась целинная эпоха. По приходу на работу в 8.00 уже стояла очередь из желающих отправиться на целину. Поэтому я до сих пор знаю, где в нашей области МТС и так далее. При нас же появились фестивали художественной самодеятельности, мы их организовывали. Еще одно направление деятельности – народные дружины. Потому что в наше время был развит бандитизм, «черная кошка» и другие группировки. Мы создавали народные дружины из комсомольцев, и человека три  у нас погибли. Мы сильно переживали…

В войну заводы выпускали военную продукцию, но после войны нужно было переходить на изготовление гражданской. И этот переход был очень сложным. То делали снаряды, то нужно делать сеялки. Из-за этого некоторые заводы попросту погибли. Нужно было менять специальность, оборудование, продукцию, поэтому этот процесс перехода на мирные был очень сложным, он затянулся даже на 1950-е годы.

Этим всем мы занимались, а тут рядом оказался такой хороший первый секретарь – Владимир Федорович Волков. Он был первым секретарем, я – вторым. Нам хватило года, чтобы договориться создать семью. И четвертого ноября 1954 года мы зарегистрировались. А 5 ноября собрали пленум Кировского райкома, и освободили меня от должности второго секретаря, вывели из состава пленума. Но обиднее всего, что даже вывели из лекторской группы, которую я создала. Почему – по семейным обстоятельствам. Поэтому я снова вернулась в школу. Учила первую бригаду коммунистического труда, у них было всего семь классов, поэтому все они пришли в вечернюю школу повышать уровень образования. (…) В Школе рабочей молодежи я работала с 1954 по 1962 год, наверное.

Но все-таки те знания, которые мне дал университет, они требовали, конечно, большего размаха. Поэтому я перешла работать в НЭТИ. Но в НЭТИ я перешла уже не на преподавание истории, а политэкономии. До 1964 года я проработала, и меня отправили в аспирантуру. В 1968 году я защитила диссертацию по очень сложной теме: «Региональные особенности формирования себестоимости продукции черной металлургии Западной Сибири». Защитилась успешно. Объездила все металлургические комбинаты Сибири, была в Подмосковье, Запорожье. (…)

В 1969 году меня к себе как толкового преподавателя забрала Высшая партийная школа. И двадцать лет, до 1991 года, я работала там. Там мы провели большое социологическое исследование. Я занималась исследованием социально-экономического положения женщин Новосибирска. С этим докладом выступила. И он меня прямо вывел на женскую общественную организацию. И в 1986 году я вошла в состав городского Совета женщин. Возглавляла его Покидченко. Я стала членом Женсовета города, потом председателем, потом членом областного Совета, потом председателем. А потом, когда в 1991 году все это перемалывалось, все наше движение распалось. И тогда мы, объединившись, создали уже общественную организацию «Союз женщин Новосибирской области» 21 сентября 1991 года. Но до этого образовался «Союз женщин России», в который я вступила как представитель НСО. И уже от того «Союза» мы создали свой, в котором  я была председателем правления до 1999 года. (…)

Центр устной истории Музея Новосибирска, 2015 год.