«В семье нас было пять детей – два мальчика и три девочки (Михаил, Валентина, Николай, Мария). Папу звали Федор Евсеевич, а маму – Павла Ефимовна. Мама родом из Перми, а папа сибиряк. Они поженились и поселились здесь в Ново-Николаевке на улице Ломоносова 23, которая располагалась напротив кладбища у Центрального парка. Построили большой деревянный дом с усадьбой, а во флигеле жили другие люди – папин брат с детьми, как сейчас называют – квартиранты. В нашем распоряжении были три комнаты. Родители были малограмотными, у них не было специальностей. У мамы была швейная машина, она нас обшивала. Никогда готового ничего не покупали. Отец завел лошадь и работал на ней, развозил с вокзала товар. Занимались хозяйством: завели гусей, кур, лошадей, корову.
Мой старший брат тоже был артистом, я в него пошла. У нас дома в ограде брат сделал домашний театр в завозне, где разыгрывал разные сцены. Завозня – это такой чистый сарай. Он смастерил там сцену и играли пьесу «На пороге к делу». Приходили дети с других улиц смотреть, билеты даже были, бесплатные. Только меня туда редко пускали, а мне было уж очень интересно. Вот у меня и возник интерес к театру.
– В вашей семье были свои традиции?
Наша семья была верующая. Церковь была рядом, через дорогу. Даже был смешной случай: мы с мальчишками играли, и у меня была дурная привычка плеваться. Мама говорит мне: «Вот когда ты пойдешь сдавать экзамен батюшке, сама все расскажи». Я все и рассказала батюшке. Батюшка мне говорит: «Грешно так делать, не делай так!». С тех пор я больше не плююсь!
Дома был красный угол. Перед тем как сесть за стол все вставали и читали молитвы, кланялись, крестились и только тогда садились за стол. Для нас церковь была как развлечение во время наших каникул. Это была весна, пост и нам разрешали подняться на колокольню. Ребятишкам, которые были чуть постарше, разрешали даже позвонить в колокол. Когда я посмотрела с высоты церкви – увидела нашу реку Обь. Незабываемые впечатления!
– Вам не страшно было, что ваш дом стоял напротив кладбища?
Нет, это для нас даже было вроде развлечения! Когда церковь зазвонит печальным звоном: «Бум! Бум! Бум!», это означало, что несут покойника. Мы с ребятишками бежали туда, в основном бегали только во время каникул, пока время было.
Помню один очень страшный случай: мы возвращались с кинотеатра Маяковского, был уже вечер, начинало смеркаться, а народ шел на кладбище. Оказалось, девушка в свадебном наряде повесилась на дереве. После этого мы стали немножко пугаться.
Наш дом стоял, прям напротив кладбища, которое потом снесли, я была свидетельницей этого события. Даже висели объявления, что кто хочет, могут выкопать тела и перезахоронить на другое кладбище. Было много таких желающих и священник снова ходил, отпевал. Потом из старого гроба перекладывали в новый гроб и увозили на другое кладбище. Мой дедушка по отцу тоже был похоронен на этом кладбище, но мы не стали тревожить. Когда сравняли землю кладбищенскую, рядом с базаром сделали детскую площадку. Нас там кормили, с нами занимались воспитатели.
– Какие воспоминания у вас сохранились с детства о Новосибирске?
Помню, как я пошла на первую городскую елку, которая находилась в тогда еще только построенном Торговом корпусе. Это было начало 20-х годов. Двоюродный брат работал на стройке и ему дали бесплатные билеты на елку. Он взял меня с маленькой сестренкой. Что меня там удивило? Когда мы разделись и увидели елку, украшенную огромными хлопушками – поразились. Первый раз я вышла в такой народ. С нами играли, водили хороводы. Когда праздник подошел концу, нам сняли с елки каждому по этой огромной хлопушке и подарили. Когда я дома развернула хлопушку – там оказалось платье из гофрированной бумаги!
…
В 20-е годы театров никаких не было, приезжал только цирк-шапито. Я очень любила ходить в этот цирк, он находился рядом с ДК Октябрьской революции. Сначала у меня была мечта стать цирковой артисткой. Я очень любила лошадей, считаю, что это самое лучшее животное – благородное, умное. Наверное, потому что папа содержал лошадь, а у лошади был жеребенок с которым я играла. Когда я пришла в цирк и увидела наездницу, то у меня сразу возникла мысль: «О, я тоже хочу быть наездницей!».
У моей старшей сестры была подружка, а эта подружка вышла замуж за циркового артиста. Они летом поехали на гастроли со своими «тяжестями». Они поднимали тяжести. Я им сказала: «Возьмите меня! Я хочу учиться!». Мне сразу сказали, что наездницей мне не быть – маленькая слишком. Все лето с этими циркачами я ездила по деревням, занималась гимнастикой и жонглировала тремя шарами. Это был 1930 год. Когда лето закончилось, цирковые артисты вернулись в стационар, а я была на распутье.
По приезду домой с гастролей на меня обрушились соседи: «Слушай, в «Советской Сибири» мы прочитали, что открывается театр юных зрителей и набирают студентов в группу! Но дело в том, что уже прошел целый месяц. Попробуй, Зоя, вдруг тебя возьмут!». Я пришла на Максима Горького, зная, что студенты уже начали заниматься. Меня встретил художественный руководитель и сразу же сказал, что группа уже набрана и спросил: «Ты сильно хочешь поступить и играть в театре? Сколько тебе нужно времени, чтобы подготовиться к экзаменам? Знай, тебе нужно прочитать басню, стихотворение, потом мы проверим твой голос». Я сказала: «Через неделю я приду»! И счастливая, на одной ножке, побежала домой! Прошло меньше недели, как я пришла на экзамен.
Студенты занимались в подвальном помещении, ведь специального здания не было. Дом был одноэтажный, места мало: сцена, рядом фойе, тут же проходят занятия. В фойе поставили длинный стол, за который сели преподаватели. Я не растерялась, уж очень мне хотелось поступить, это была последняя надежда: спела песню, сыграла на фортепьяно, рассказала басню. Потом мне дали задание: сыграть беспризорника, который ворует кошелек у мужчины, читающего газету. Я их убедила своей ролью, посовещавшись, руководитель сказал: «Ну, деточка, мы тебя приняли! Завтра в 9.00 на занятия!»
