Когда я приехал, нас выгрузили скоро… в середине марта 43-го года, Бородино проехали, перед Гжацком выгрузили нас… пешком пошли. Ночевали в лесу, бомбили уже в это время, самолеты летали, а потом пошли от Гжацка в сторону этого… Ярцево, вернее, Дорогобуж станции. Это единственная магистраль Москва-Минск, произвело на нас тяжелое впечатление. вот, как муравьи по ней туда-сюда. Бредут… распутица. Туда бензовозы идут с бензином, мы цеплялись, правда, не разрешалось… потом, знают, что мы из Сибири, ну, ладно [смеется]. Мы с Гошей Дорошенко…. Потом начали бомбить… был дан приказ… вот, идти, самостоятельно добираться до пункта назначения: 82-ю дивизию, пройдете Днепр верховья, направо, пройдете там, 1,5-2 километра, там, в лесу, там сборный пункт. Вот, четыре дня мы добирались до дивизии. Вот таким образом.

Питание был сухой паек на четыре дня. Но я сразу понял, что могут… пока туда-сюда, что мы голодом можем оказаться. Так бывает. Ну, помню… у меня хороший товарищ был по училищу Гоша Дорошенко, детдомовец бывший, мы с ним сдружились, и вместе у нас котелок на двоих был. Котелок на одного не давали, котелков не хватало, котелок на двоих [смеется], вот. И там, помню, проходим, упала лошадь, видать, раненная, после бомбежки, и смотрю, ее режут. У меня был нож садовый, с крючком. Мы, давай, быстро пролезли, нарезали, в котелок, значит, это самое. Потом, значит, в дороге, убитая лошадь, может она подтаяла, под ней снег был. Я говорю: «Вот, завтра ее растащат, надо будет запастись». А погореле мы топор захватили, с обгорелой ручкой. Ну, а человек я родился в деревне, знал, пригодится.

<…>

Потом построили нас, старшина говорит: «Кто желает в противотанковую роту пойти? Желающие? Бронебойщиком?». Человек семьдесят нас вышли из строя, попали в отдельную роту противотанковых ружей. И нас… что хорошо, мы первое время были во втором эшелоне, под станцией Дорогобуж там стояли. Первый эшелон – это передовая, а это второй эшелон. Мы формировались, учения были летом. И уже в августе началось наступление. Нас  двинули к линии железной дороги. Было много воинских частей… с лева насыпь, прикрывались этой насыпью, а с права бьет противник. Вот, под прикрытием этой насыпи мы, значит, выдвигались на передовые позиции.

<…>

Вскоре роту расформировали, оставшихся людей передали в стрелковый батальон. Меня назначили командиром отделения, одно отделение осталось. В середине сентября 43-го года после больших и тяжелых боев вошли в город Ярцево. Отступали немцы, и подорвали мост через реку Вопь, но наши саперы быстро восстановили мост, и мы первыми перешли на противоположный берег, закрепились. За освобождение Ярцева нашей дивизии присвоили наименование Ярцевской. И отдельных бойцов приставили к наградам. Меня наградили медалью «За боевые заслуги». Вот, тогда первую медаль я получил. Мы продолжали с боями двигаться на Смоленск.

<…>

Командир взвода приказал мне с двумя бойцами под прикрытием крутого берега подойти ко взорванному мосту и ударить оттуда ПТРом по пулеметам – они не пускали с правой стороны. Я взял ружье у моего напарника, поднялись на край, а ружье-то таскали одно на двоих.

– Тяжелое ружье?

– 17 килограмм по-моему.

= Еще автомат или только ружье было?

– А у второго карабин. Один несет ружье, а второй карабин, потом меняются. Ну, еще сумка с патронами…. Ну  вот, я поднялся на край, прикрываясь камнями и разбитыми плитами, осмотрелся и хорошо увидел пулеметчика, в каске. Вот, я прицелился, и сделал несколько выстрелов, пулемет замолчал. Пошли дальше, били по уходящим машинам.

<…>

24 сентября вступили на улицы горящего Смоленска. В моем отделении осталось только четверо бойцов. За участие в боях за Смоленск меня наградили медалью «За отвагу».

<…>

В январе 44-го маршем пришли на передовые позиции в Белоруссии. Подходили к передовой линии фронта. Недалеко от села ? [неразб.] мы увидели большое число убитых наших бойцов, одетых в фуфайки, обутых в серые валенки. Загнутые еще валенки – типа моды было. Много лежало трупов в огородах, на окраине села. Увидел грузовик, в нем лежали трупы наших бойцов… ужас, я больше никогда не видел столько трупов нигде. Оказалось, что здесь в селе находился госпиталь. Немцы неожиданно прорвали нашу оборону и, преследуя уходящих, стреляли в безоружных и раненных, которые пытались бежать.

<…>

Когда под Оршем вышли мы, там начали сразу… формировали второй батальон, и в батальоне был начальник штаба Николай Аркадьевич Кузнецов. Ему потребовался помощник. И вот… мне и раньше предлагали. У меня был хороший почерк, мы боевые листки выпускали, меня в штабе полка знали, и тут….

<…>

И вот стал я писарь батальона, хотя по рангу такого не было. После боя требовалось обойти посчитать раненных, написать строевые записки, подписать у командира подразделения и самому доставить в штаб полка.

<…>

В Белоруссии нас отвели на отдых, и вот, пришел связной, и сказал, что вызывают в особый отдел. Там сидел майор, начальник контрразведки нашей дивизии, и капитан, начальник контрразведки 3-й армии – мы входили в 3-ю армию генерала Горбатого. Со мной побеседовали и предложили пойти работать в органы контрразведки «СМЕРШ».

У меня почему-то мысль – вот забросят сейчас на ту сторону, а я языка плохо знал. У нас в селе был немец преподаватель в Сузуне, хорошо преподавал язык, но его арестовали в 37-м году, понимаете, жалко.

– А немец из старых поселенцев?

– А бывший военнопленный Первой мировой, остался, не уехал, женился, и жил там в Сузуне. Причем не он один. У нас немцы и в Мерети жили, женатые.

– На русских?

– На русских женатые, с семьями. Ну вот, направили меня в сборно-пересыльный пункт, при армии. Когда начались бои, на этот сборно-пересыльный пункт поступали люди, русские. С документами, без документов – где, кто, как попали. В это время их вместе с немцами направляли, значит, на этот сборно-пересыльный пункт, типа фильтрационного. Группа оперативных работников вела первичные опросы. Вот, и меня тоже включили. Я сержант. Подписывал «сотрудник сборно-пересыльного пункта сержант Орлов» – справку такую писал, опросы. У кого какие документы, у кого нет, что скажут, то и пишешь. Потом после первичного опроса там решали… много скапливалось людей. Если есть документы – в запасной полк и снова в бой. А других там на шахты отправляли, в Донбасс там… вот. Мы, вот эта группа разоблачили отряд целый… особого назначения… каратели, наши, русские. Ну, не все они каратели были, но служили, и попали.

– На освобожденной территории?

– На оккупированной территории. И потом, 1 декабря был приказ о зачислении меня в органы контрразведки СМЕРШ. Значит, я секретарем шифровальщика в 348-й дивизии. А потом курсы окончил оперативные, назначили оперуполномоченным резерва, и нас использовали на… частью я тут при кадрах… на письма отвечал, потому что много писали в отношении оперативных работников, жаловались там, прочее.

И отдельная группа была по розыску заброшенных диверсантов. Вот, мы принимали такое участие. Я вот так и закончил войну, в Управлении контрразведки СМЕРШ 2-го Беларусского фронта. Мне посчастливилось, по случаю взятия Берлина… это было 2-го мая, до еще объявления. Банкет такой, где присутствовало все руководство: Рокоссовский, командующий фронтом, члены военного совета, начальник штаба Боголюбов. И в том числе я был принят уже, приглашен. Это большое чувство было…. Вот так к концу войны в органы попасть…. Если бы не так, то погиб бы или ранен. Мои товарищи вот какие… Ваня Зулин – он погиб под Смоленском, вернее умер в госпитале от тяжелых ран. А второй товарищ погиб на Дальнем Востоке. Командир танкового корпуса был. Меня просто судьба… мне повезло.

<…>

А после войны услышал, что Новосибирская школа контрразведки… ну вот, туда набор идет. Я говорю, пошлите меня в школу. Меня оформили, и я поехал, демобилизованный….

<…>

После войны я ехал из госпиталя, а неудача получилась. Я еще на посту когда стоял, у меня были. Я обратился. Но тогда некогда было. Потом сделали операцию, неудачно, занесли инфекцию, воспаление, перитонит. Я еле выжил. Я там пролежал три месяца, что ли, еще в отдельной палате положили, как смертного. Тогда нечем лечить было. Единственное – был пенициллин американский.

Им мне вторую операцию сделали. Пришел потом в Управление и проработал вот…. У меня хорошие результаты были, результаты хорошие по разработкам, меня ценили. А потом образование получал…. Вот, знаете дикость какая – пока Сталин не умер, был 12-часовой день – с 9 до 5, с 5 перерыв, и с 8 до 1. И говорили – вот, как час ночи, так уходит домой, как чиновник. Было принято в полвторого уходить.

Сестра здесь жила, говорит: «Что это за служба, а жить когда»? В субботу тоже работали, вечером, правда, не работали, до 5 только. Но все равно, это тяжело очень. Никакого житья не было. Только Сталин умер, все – отменили эти вечерние работы, все, нормальная жизнь более-менее началась.