А вы на фронте были ранены и в 41, и в 44 году?
Я был ранен под Москвой в 41-м году, в 42-м году в Сталинграде ранен и в 43-м году на Ленинградском фронте, при прорыве 900 дневного кольца. Там я сперва прибыл на Волховский фронт, это 8-я армия была там, туда мы прибыли самолетом, и я там сразу роту принял моряков. И дальше, значит, задача была любой ценой хоть небольшой коридор, бутылочное горлышко вроде, прорвать! Потому что «дорога жизни» и так много поработала! Она эвакуировала детей, раненых и хотя бы что-то доставляли через нее, а ведь ее тоже обстреливали. Так… 10 стали наступать, а 18 января 1943 года Ленинградский фронт соединился с Волховским. И была оборона прорвана! То есть сразу же на другой день пошли поезда с боеприпасами, с продовольствием. И тогда пошла подготовка, и ровно через год, 27 января вот мы отметили, в Ленинграде была прорвана блокада полностью. <…>
После Волоколамского шоссе мы пошли в наступление, стали наступать от деревни Рогово, деревня Кресты… может быть, я что-то пропущу – сейчас мне трудно вспомнить уже. Потом деревня Каменка, здесь у нас погиб комиссар… Снаряд попал в блиндаж, и мы потеряли три командира полка. Дали другого, тоже хорошего, и тогда мы двинулись на деревню Ольховку. Хорошо поддерживала нас артиллерия, авиация, и мы быстро продвигались. И вот там, значит, такая сложилась обстановка, что дальше нам невозможно… Тогда нас послали, четырех человек, в разведку, ну, чтобы уточнить, какое количество где, откуда прибывает. И вот мы туда пошли четверо. А уже поздно – куда не подойдем, везде фонарики висят ихние, все просматривается. Тогда я говорю своим ребятам: «Давайте, ребята, вот сейчас спустимся в лог, пройдем вот этот лог, а там стога сена». Мы, когда спустились в лог, мы думаем, что вот тут-то мы, может, языка-то и найдем. Так мимо проходим, и я заметил: сапоги торчат из сена, холодно же, они тоже люди… Короче говоря, я своим однополчанам говорю: «Сейчас же быстренько идите вдвоем, автоматы соберите!» Ну, все равно я знал, что есть у них еще наганы, вальтеры такие. Ну, короче говоря, собрали. Я подхожу кругом, все с автоматами, дппш, и вот один поднимается, ростом с меня, хорошо владеет русским языком, это старший, значит, ихний. Он на меня: «Товарищ командир», а я тоже старшина был, командир взвода. И вот он говорит: «Гитлеру капут надо!» «Вы чего это против него?» «Вот мы сейчас наступаем, в каждой деревне виселицы. И висят ваши солдаты, старики, дети… У нас нет желания воевать! Вот из-за него». Он нам признался. Ну и сразу идет из разговора «разоружайся полностью», автоматы-то забрали, а у них такие бушлаты теплые, хорошие такие сапоги и так далее, обмундирование хорошее. Тут у него такая губная гармошка висит и пилотка такая, окантовка синяя. И он по-своему отдал команду тем, те так же: все расстегнули ремни, выбросили гранаты (вот они как в разведку идут, ну, так же, как и мы!), ножи такие у них, и вот они это все выбрасывают. Все руки подняли. А это по-русски говорит: «Товарищ командир, из наших, из нашей части, ни один от вас не убежит, мы только нашли спасение!» Вот так как-то он сказал. Ну, ладно, мы направились быстренько… Так что мы языка взяли! А вместо Корнева у нас другой комиссар, потом фамилию его вспомню… Я докладываю: «Товарищ комиссар, ваше приказание выполнено». «Как они идут?» Я говорю: «Прекрасно!» Он говорит: « Идите, там вон кухня, наложить им борща, мяса, каши с мясом и дайте каждому боевые сто грамм!» Их давали всем у нас! Вот! Как же его фамилия… вот какой молодец комиссар! Ну, вот так вот и мы там прославились. И в скорости я тоже был ранен. Осколочное ранение, и даже не одно, а штуки три, наверное, их было, везде: по животу, ноги… Короче говоря, нас раненых увезли, где санбат, в одно место. Кому надо делать операцию, кому не надо, то их отдельно ложат и так далее. И привезли таких вот тяжелых под Москву прямо.
<…>
С тех пор я попал в Томский госпиталь. И потом я в госпитале полежал, а не хочется лежать! Но мне не давал вот этот гипс! Сорок пять дней пришлось лежать. А с таким в дорогу не пускают. Потом гипс снимают, и я попадаю на поезд, который загружается в Москве в далекую Сибирь! И вот едем. В Омск приехали – не берут, Новосибирск тоже… И тогда по телефону наши договорились, что есть на улице Ленина, 12, построили госпиталь. Там было общежитие студенческое, и вот там сделали госпиталь, там находился я. <…> Выписался я и куда? В Облвоенкомат. Дали мне десять дней, чтоб домой съездить, а потом явиться в военкомат! Я явился в военкомат, а мне говорят: «У нас телеграмма, что надо людей в Сталинград набирать!» И меня направили в город Бердск, там 22-й запасный полк. И я попадаю в Сталинский батальон, который идет в Сталинград. <…> Сначала ехали когда, то видели фрукты висят… А я там тоже не был раньше никогда. А дальше уже увидели следы войны: все развалено, разбомблено! Я стоял в тамбуре, и мы увидели бомбардировщики. Они увидели, что идет эшелон, а им нельзя так бомбить, это опасно для них даже. И тогда они сзади заходят (это нас учили так в училище). Я говорю комбату: «Товарищ командир, надо сейчас нам объявить флажками, чтобы сорвать кран и всем в укрытие». И все мы сорвали, отбежали на метров на 400. И смотрим: они бомбят эшелон.
Успели вы!
Да… Ведь им нельзя возвращаться с бомбами на свой аэродром, они обязаны их сбросить! Такое дело. Как только стемнялось, мы пешком пошли в Сталинград. <…> Но до 43-го года я там не дослужил, где-то в 42 был я ранен и эвакуирован прямо в Новосибирск.
И потом в Новосибирске лежал в госпитале, где сейчас 29-я школа. <…> Я находился в запасе, и в 40…в 43-м, я уже путаюсь, да?
Нет, все правильно… Вы же потом еще отправились на фронт последний раз?
Да. В 43-м году я находился в резерве. Была такая директива, что 90 человек командиров потребовалось в Ленинград срочно. И вот мне говорят: «Леонид Николаевич, поедешь?» Я говорю: «Поеду!» И мы вылетели самолетом, это в 43-м году. И 18 января мы разорвали кольцо на Ленинградском фронте, на Волховском фронте… И уже немножко праздновалась первая победа, но не настоящая, но, как говорится, хоть прорвали блокаду! <…>