Начнем с того, где вы родились.

Я в Омске родилась, а не в Новосибирске, но меня в таком маленьком возрасте перевезли в Новосибирск. Вот мой отец, вот моя мама [показывает фото]

А как их звали?

Серафима Николаевна – мама, а папа – Иван Михайлович, Петровы. Мама  была бывшая Исаева.

А вы в каком году родились?

Я 27-м, давно уже.

А потом вы из Омска переехали в Новосибирск?

А потом из Омска переехала семья, и тут мы очень долго жили. Но я выезжала после окончания института в Новосибирске, мединститут. Я по распределению уезжала в Алтайский край, курорт, как же его, туберкулёзный, открытая форма, курорт «Лебяжье», там озеро в сосновом бору, потом снова вернулась в Новосибирск.

А где вы жили в Новосибирске, как приехали?

В Новосибирске мы жили в разных местах, сначала, у меня отец был военнослужащий, и мы жили в доме недалеко от «Дома офицеров», это дом был для военных, там у нас была квартира такая, не наша, но отцу предоставили как военнослужащему, вот мы там жили. Там еще жила мамина мама.

А в каком году вы переехали в Новосибирск, не помните?

Я уже не помню. Вот наша семья [показывает фото]: бабушка, мама, папа, это ее сыновья, а это ихние жены, вот тут я, вот – брат двоюродный, он, значит, потом, во время войны, летал летчиком-истребителем, орден там получил, но погиб во время войны. Ну, это они добровольцами пошли в Сибирскую дивизию, вернулись живыми, но израненными, больными, но пожили некоторое время.

Тоже в Новосибирске жили все?

Нет, этот уехал, он тут развелся с женой.

А брата как звали?

Это дядя Леня, Леонид Николаевич  и Семен Николаевич.

<…>

У меня, вы знаете, отец был арестован в 38 году, 37.. по 38 статье, это статья «враг народа», нас в трехдневный срок выселили из квартиры. Ну, вот у бабушки были знакомые, простые люди, они как-то к нам хорошо отнеслись, а остальные, друзья по дому, они как-то от нас шарахались. Ну, может, тогда такой был настрой, такое время, тогда приезжал, как он назывался,  «Черный ворон». В общем, арестовывали, приезжали ночью.

Многих там, где вы жили, арестовали?

Да, очень многих. У меня даже была подруга, мы жили в одном подъезде, вот у нее арестовали отца, а потом и мать, девочка одна осталась, а потом там как-то, но нам детям не рассказывали, но мы ушки на макушке, что вроде как бабушка вмешалась, она из переселенцев, из Россеи приехала, как говорили тогда.

<…>

А вот когда в Новосибирск приехали, каким он вам показался?

Вот я его, знаете, вот, когда в доме на Красном проспекте жили, у меня память вот от этого начинается, мне года четыре было, может, больше, потому что я помню там внизу, где сейчас метро, там был Военторг, мы туда ходили в магазин, там и хлеб, и конфеты. Помню такие были «Малинки», по копейке, вот мы, значит, эти малинки покупали, потом мы играли в фантики. Я помню, когда конфету купишь, там красивая обложка, и мы играли, это тогда было модно среди ребятишек. И мы даже, чтобы достать красивый фантик, вот на проспекте у домов, ну там подвальное помещение и окно, и вот мы туда ходили, один спрыгивает туда, а второй бежит и кричит: «Ой, спасите, ребенок там!» А там фантик был, мы этот фантик забирали, нас вытаскивали.. вот такое, значит, было даже.

В этом доме, где сейчас метро, там был детский садик, и вот я туда ходила сама, потому что в доме прямо, через двор.

А вы одна, получается, в семье?

Да, я одна, вот я в детском садике.

[Галина Ивановна показывает фотографии, которые потом предоставила музею, комментирует].

На улице Крылова были частные домики, деревянные, и вот мы там, когда нас выселили в трехдневный срок, отца арестовали в командировке.

А вы как остались, с мамой?

С мамой и бабушкой, но нам, собственно, переезжать было легко, у нас были казенные, казенная мебель, ну тряпки были свои, и у нас также  некоторым знакомым было.

Мама так растерялась, плакала. Ее, значит, говорили, это я тоже услышала, вот уши-то у детей, что вроде как будто она пригрела змею на груди. Я не поняла тогда как так это, страшно, змею..но потом я поняла, что это относится к моему отцу. Вот ее там че-то, она была комсомолка, ее там че-то не принимали в партию, че-то там с работой было плохо, но, в общем, она была в расстроенных чувствах, и бабушка взяла все в свои руки, она, значит, помогла, у нас было много знакомых, ну таких людей в частных домах, и она, значит, некоторых, кого при нас арестовывали, она помогла им устроится, познакомила, и мы устроились, переехали, Лошакова,  даже где-то у меня есть ее снимок, у нее были куры, собаки, кошки, свиньи.

Это вот в частный дом на Крылова?

Да, да. Сейчас там ничего нет, а тогда была зеленая улочка, даже травка, и мы, значит, там загораживали такими заборчиками, как они назывались.., и там росла травка, поросячья она называлась. Сейчас она везде тоже растет. И вот я помню маленького поросеночка, чей он, откуда я не помню, но я помню, что вот, что на этой улице, в палисаднике, этот поросенок травку кушал.

<…>

Папу реабилитировали, когда Сталин умер, стали разбираться. Маму вызвали, и оказалось, что, говорит, шито белыми  нитками. Он на Дальнем Востоке не был, а он вроде как оказался резидент японской разведки. В общем, кто-то такое что-то сболтнул. Ну, я слышала тоже все это, приблизительно вот я так говорю, знаю, что мама возмущалась, и ей сказали, сто попутно кого-то там разбирали и вот попалось его дело. Но он был расстрелян. Сказали, когда я получала документы, что реабилитация, я ходила забирать документы, в «Дом офицеров», там военная прокуратура.

<…>

Он же (папа) воевал с басмачеством, в гражданской войне.

<…>

Дедушка был какой-то мелкий лавочник, когда они сюда приехали. Когда пришел Колчак, дедушку забрали в армию, и он там работал в какой-то офицерской столовой, даже снимок, мне кажется, есть в офицерской столовой.

[смотрим фото]

 А в Новосибирске вы где учились?

А я, значит, пошла в первый класс тут же, из дома, в котором мы еще жили, я в первый класс пошла в какую-то школу, я забыла., близко к дому. Я помню, что мы очень любили свою учительницу. У нас была молоденькая учительница, и вот раньше по Красному проспекту тут были аллеи из тополей и еще что-то там садили, желтый кустарник, как львиный зев, аллея была огорожена, там были лавочки. И вот я помню, идет наша учительница с молодым человеком, а мы к ней, ну мы же ребятишки, первый класс, мы к ней подходим: «Здравствуйте!» Не помню, как ее звали, нам казалась она такая красивая. Потом мы уже поняли, что не хорошо, она же с молодым человеком. Но она с нами так хорошо: «Здравствуйте!», поговорила с нами, и мы ушли.

[смотрим фото, Галина Ивановна комментирует]

<…>

А еще я помню, у нас ванна была, и бабушкины подружки ходили к нам мыться. Мама и папа часто по командировкам, мы одни с бабушкой, и вот они приходили к нам мылись. И помню, я что-то там приболела, малярией я болела, часто у меня приступы были. А вот сейчас там, где дом пристроен к этому дому, где мы раньше жили, где сейчас метро, там был деревянный домик, в нем была поликлиника. Я помню, меня туда водили, там мне давали “хину”, она горькая очень была. И чтобы я ее пила, я не хотела пить,  мне давали конфеты, ириски. А потом как-то она прошла у меня, долго я болела, у меня были приступы.

А вот война когда началась,  у вас, получается, папу в 38-м году репрессировали, а вы как войну переживали, что помните? Как это тяжело было?

В войну мы так тоже по квартирам были, переезжали с одного места на другое. Я помню, что когда мы были школьниками, голодновато было, тогда еще не было карточек, вот было очень сложно, в магазинах дефицит был купить что-то. Еще тогда картошки не было – потом нас картошка спасала, вот в магазинах все сразу исчезло, и продуктов че-то не было. И вот нас, детей, я помню, собирали: у дяди Сени было двое, даже трое мальчиков, потом я, потом у тети Оли, значит, тоже была девочка (Тамара, сестра). И вот нас, значит, всех брали утром, мы становились в очереди, и у меня был этот брат, забыла, как его даже звали, черный такой, красивый, энергичный парень, а потом стал бандитом, но тут он нами командовал. Встанет в очередь, потом тут встанет кто-то, потом он остальных берет в следующую очередь (а там давали, например, 200г сахара, понемножку, но ведь нас было несколько!), и вот мы в несколько очередей вставали. И вот бабушка говорит: «Добыытчики!» <…>  А потом, когда выдали карточки, уже как-то было, что мы можем получить хлеб, но страшно было потерять карточки. А потом стали выделять участки для посадки картошки, и вот мы выезжали все, и, причем такая была хорошая картошка, наверное, она такой на целинной земле была. <…>

Хлеба было маловато,  и помню как-то иногда попадалось, и мы сахару немного получали. И вот бабушка нас учила: кусок хлеба отрежет, тонкий, но большой, а на конец уложишь сахар. Вот так она нас серьезно учила. <…> И вот эта картошка так она нас спасала! Мы ее до того много ели, мы стряпали драники, они казались вкусными такими!

И потом я еще помню, запомнилось мне – по радио передавали, хлеба не хватало, и делали из картошки, что-то там намешивали и получался вроде хлеб, и вот помню момент, что женщина получила премию, что она вот из картошки, чего-то там немножко добавила, ну, муки, наверно, тоже добавляли, получила хлеб. Вот такой был хлеб. В общем, картошка нас спасала.

А потом мама поступила работать на Пивзавод, и мы жили прям на территории Пивзавода, это вот на Большевистской, старый такой Пивзавод. И там, значит, мы стали уже лучше жить, мама, бабушка, я, комнатку там выделили. И прям на территории завода там был какой-то деревянный дом, и там же была столовая, в столовой можно было купить целую миску каши, потом впервые я попробовала жир, китовый жир, его в кашу добавляешь.<…>

А потом нам разрешили держать поросят, прям на территории. Все свиньи у нас были Машки. Я помню, там барда была и картошка, кожурки, кормили эту самую свинью. И вот у нас стало мясо, родственникам мы всем помогали. <…>

И потом мы все время ездили в колхозы, вот с какого-то, с пятого что ли класса, вместе с учительницей, на все лето. С молоком в городе же было плохо, а там нам давали всем по пол-литра молока. И вот мы там жили в школе, потом в каких-то вагончиках с учительницей. И вот я помню суп, казался нам вкусным, такой жидкий он, там че-то такое плавает, но можно было брать добавку. Вот мы его выпьем и за добавкой! Животы раздуются.. И там давали хлеб по 400г. <…>

Работали мы там на прополке. <…> Потом мы как-то ходили на поле, пропалывали пшеницу  и где-то мы там турнепс пропалывали. Я его потом че-то тут и не видела, это считается кормовая культура. Но вот такой [показывает какой по размеру]! И такой  здоровый, такой вкусный! Мы его (грязный) обкусаем и потом весь съедали! Вкусный, сочный, сладкий! Вот и это тоже.. такие воспоминания были.

   А как закончилась война помните?

А закончилась, я это самое.. Я помню, как началась война. Вот мы жили на квартире, мы еще дети, и вдруг там объявляют по радио, что война. Я уж не помню как, но в общем объявляется, и сразу бабушка такая серьезная: «Война». И вот мы тоже на бабушку смотрим и что-то такое нехорошее, беспокойство. Не страх, мы-то не поняли, что это такое война, но бабушка-то знала, она гражданскую пережила, здесь в Новосибирске. И вот такой день светлый, а такое какое-то тревожное чувство, потому что бабушка серьезная такая стала. Война.

<…>

Ну а вот как закончилась война? Какие чувства у вас были?

А, когда вдруг объявили. Помню, что тоже летний такой день, и все выскакивают на улицы, и как-то мы идем и вот вроде как чужие люди: «Война закончилась! Война закончилась!» Кто-то кого-то угощает че-то, прямо такое радостное, необычное чувство, что вот закончилась война. Ну, одни там плачут.

Еще помню, когда сибиряков вот организовывали. Мы еще ребятишки были, народу много. Вот на площади Ленина, Горисполком что ли, теперешняя там мэрия..  выходит, это не площадь Ленина, а это площадь Свердлова, наверное, была, не помню, где, я помню площадь. И вот, значит, прощаются сибиряки. И вот я там на них смотрю, ну, некоторые мужчины серьезные, женщины плачут. И вот я запомнила одну пару: стоит мужчина, такой серьезный, уже у него что-то или мешок сзади или что-то такое, и вот женщина молодая, потом старушка стоит, мать. И вот он ее, значит, держит за грудь. Я думаю, что это он держит, нехорошо вроде, а он прощался с ней. Ну, нам детям это было непонятно, а он прощался с ней. Вернулся он, не вернулся –  нам это неизвестно, но вот мне запомнилось.

И потом вот что еще я запомнила. У меня был раньше очень хороший почерк. Во время войны нас, значит, детей, брали с уроков, и вели нас вот где теперешняя филармония там был какой-то военный.. военкомат, я не помню, что там такое было, и мы писали своими почерками, эти самые, ну, чтобы явиться  в военкомат. <…>

А как вот когда вы подросли? Где работали?

Я сначала, сразу после школы, работала.  В институт не попала, вот что-то не помню, почему я год работала, причем работала я в медицинском учреждении, работала в этом, как же назывался он, в этом, .. помощник эпидемиолога. Я так добросовестно относилась к работе, ну вот я, значит, прихожу там дизентерией заболели, с такими инфекционными заболеваниями. Я иду, значит, смотрю квартиру, обследую и говорю, что надо провести дезинфекцию. Помню, как-то в одну квартиру пришла, а у них картины весят, а я тогда еще не была в музеях, смотрю на эти картины: «Ах, какая красота!». Там  ковры, такая мебель, состоятельные люди. И вот, значит, я говорю что, ну, потом я вспомнила, что я при служебных обязанностях. И говорю: «Надо провести обработку!» Она, женщина, говорит: «Все?», я говорю: «Все!». А потом думаю, что   жалко-то картины-то ведь!  Она спрашивает: «А, может быть,  картины отставить? Он же не касался этих картин..» Я говорю: «Ну ладно. Но все остальное, пастели, все залить!»   Ну вот я помню вот это еще, ходила.

А потом через год я, значит, поступила в мединститут. <…>

Вот я помню еще, что я была такая истовая комсомолка. Меня мама так воспитывала, вот она такая была. Ее потом все-таки приняли в партию, ну, после того, как отца-то реабилитировали. А когда еще не реабилитировали, я училась в институте, но как-то по наивности, еще все верила в справедливость там во всякую, но, правда, встречались люди. Ну вот, значит, я решила, ну всегда подрабатывала летом, то воспитателем в детском саду, то еще. И вот я вздумала пионервожатой. И вот я пошла в Райком комсомола наш, там сидит паренек, немножко там меня постарше. <…>  И я, значит, см ним разговариваю, я ему душу прям открываю, что вот, в общем, я хочу работать, учусь вот тут в институте, комсомолка. Он говорит: «А кто ваши родители?» Я говорю: «Ну, отец у меня, арестован». «По какой статье?» «По 38-й» «Так что вы?» Я говорю, что отец не виновен. Я говорю такие слова Сталина, что вот «лес рубят щепки летят», в том смысле, что дети не всегда отвечали за родителей. Но, вообще-то, отвечали. Я говорю, что тут вот какая-то ошибка, причем, разберется, сколько лет-то прошло. «Так вы что, против партии?» – смысл был такой в его словах. «Я не против партии, я комсомолка!» Но отец, не может он быть врагом народа. Ну вот я верила: такой у меня добрый был, хороший папа. Так у нас было знакомых много, потом уж отвернулись многие, но, правда,  не все отвернулись, некоторые нам помогали, даже в ущерб себе. <…> Ну и вот, я, значит, стала с ним  спорить, а он на меня. Ну, и, в общем, я говорю, что не поеду, и вообще расстроилась, разругалась и ушла. И, значит, сообщили нашему комсоргу курса, у нас Бородин был.    Ему сообщили, и он мне говорит, что меня снова вызывают. <…> Я пошла, а там народу, комиссия сидит. Ну, они поняли, что он молодой, что-то не так себя повел. «Мы вас примем». Но я встала на дыбы, что-то мне обидно, отказалась я. Потом я устроилась в другое место, в детский садик.

<…>

А вот когда вы закончили учебу, работали где-то?

Да, меня распределили после института. Меня сначала хотели оставить в городе, медсанчасть №25, завод какой-то что ли, но я, как всегда, вылезла, что у меня отец арестован. А потом мне предложили в другое место. Предложили мне курорт «Лебяжье», открытая форма туберкулеза, в Алтайском крае. Думаю, ну, все равно интересно, новое место, Алтайский край посмотреть.

 <…>

[смотрим фотографии, Галина Ивановна комментирует]

Об учебе в Медицинском институте и работе врачом

 

А, получается, вы врач по какой специальности?

Терапевт.

[Смотрим фото] А вот наш Хургин. Наш преподаватель был.

Я пела в хоре, была одно время комсоргом группы. Все же  это раньше ведь иначе было, верили мы в другое, чем сейчас.

А вы по специальности своей, наверное, много лет работали?

Да, я долго работала.  Потом в самом конце я была врачом.. ну, все равно по терапевтической линии-то. Потом обслуживала пенсионеров и участников войны как геронтолог  уже, меня направили. Геронтолог – это обслуживание людей пожилого возраста.

[…]

На курорте Лебяжье работала я фтизиатром, открытая форма туберкулеза.  Врачом по туберкулезу.  Ну, а потом, когда сюда вернулась, то участковым врачом работала.

А где вы здесь работали?

А здесь я работала в 4 поликлинике, это вот на Чернышевском спуске.

Нахаловка, да, получается?

Да, Нахаловка. Вот там интересно было. Обслуживаешь их, там сейчас многие домики снесли, а там номера у домиков: 1, 2, 10-й, 15-й, 4-й и вот так вот…  Ну, сначала я путалась, а потом уже сориентировалась.  Ну, а народ жил бедно. И вот я запомнила такие вот моменты. К одной женщине пришла. Вот у ней домик пристроен еще к какому-то стеной.  Открываю дверь прям ведет, зимой это было,  прикрыта дверь была каким-то одеялом. Я захожу: сразу комната. В середине печка, стол, она лежит, молодая женщина, ребенок сидит на столе, и прямо дверь открывается на улицу. Ребенок сидит, она лежит на какой-то кроватке, а он значит сидит, перед ним миска и там сахарный песок, кусочки хлеба, и он ест, смеется, хохочет, ну, ребенок…  Ну, а она, значит, так улыбается, а у самой температура.

Ну, народ, как всегда, всякий.

Это вот именно про Нахаловку?

Да, про Нахаловку. Там были и добрые люди, и бандиты и наркоманы всякие. А нам говорили, что методом убеждения бороться надо с наркоманами. Ну как с ними бороться? И вот, значит, я иду, ну, они меня знают, там внизу такая землянка, я их сверху вижу.  Сидят они там за столом и этот план курят!  И мне махают!

Уже тогда такое было?

Было. Ну, тогда это сильно не афишировали. В других местах, может, и получше с этим, чем в Нахаловке.

Ну и вот. Иной раз больных навещаю, но а там всякий народ. Навещаю старушек стареньких, которые не могут ходить, я их посещаю (это называется активное посещение). И вот я однажды захожу: лежит такой бандюга на кровати! Только обувь снята, а так лежит в одежде. И вот она: «Это сыночек мой!» Ну, я уж думаю, сыночек не сыночек, это не мое дело.

Потом мы очень активно работали. У нас была Санпросвет работа! Мы, значит, собрания проводили, лекции. Сейчас как-то это не так, но кое-что, наверно, все-таки осталось…  Ну, тогда уж очень активно мы работали.

У некоторых там они живут, а у них нет ни дворика, ничего. А в туалет они ходят в ведро и потихоньку, ночью, выбрасывают прямо на улицу.   Там был такой деревянный сток, видимо, для воды, а не для нечистот, но многие все выбрасывали прямо туда, а из него все попадало в Обь. Санэпидстанция там ругалась, но а что с ними сделаешь, они просто не могли выполнять эти требования. Но нужно было бороться, чтобы не было различных инфекций. Какой-то все равно придерживались чистоты там, санитарных правил…  И вот я должна была организовать, значит, лекцию для них. Так ведь народ собрался! С детьми пришли, мужчины пришли! Сейчас заставишь кого… А тут пришли! Я пригласила милиционера, потом детского врача, потом гинеколога. И вот мы договорились с Санэпидстанцией – у них большой зал.  И вот этот зал, значит, нам бесплатно: пожалуйста, занимайтесь санпросвет работой!  Так вот народу пришло, я даже не ожидала! Прямо как в театр! […] Ну, и вот я там рассказываю, значит, что нельзя выбрасывать уличные горшки на улице!  А потом сама думаю: «Но как, что им предложить-то?»  Но они слушают внимательно. Потом выступают: «Вот Манька! Она мне под окно подбросила!» Другая выскакивает: «А ты!» Ну, в общем…

Ну, вот прививки надо было делать, мы эти прививки вот делали. Медсестры там ходил, все это добросовестно. Ну, выступает там детский врач, гинеколог, что надо проверяться, то и се, все соглашаются, слушают. И потом выступает наш милиционер. Ну, ему это дело привычно: «Столько-то было убийств, столько-то изнасилований…»  Потом, значит, женщины выступают, что когда получает мужчина зарплату, то он должен ее отдать  жене! Ну, а что, он получит, выпьет там, в переулочке нападут, его зарплату отберут, отлупят его, и он лежит там.

Там часто такое было?

Ну, часто, да, потому что было.

И вот меня все беспокоило, что на улице туалет, и самих туалетов ведь нет! Еще я видела, но это аж прямо страшно было, что некоторые туалеты прямо над Обью, и из него отходы отправлялись в Обь!